— В огонь его! — скомандовал Шевалье. — Жаль, что не представилась возможность швырнуть его туда живым.

— Если бы он не ласкал меня, он еще жил бы, — шла за телом Ореста, которое волокли по земле, Подольская Фурия. — Но он тоже хотел любить меня. Зачем ему это понадобилось? Почему все мужчины в этом крае хотят любить именно меня?

— Ты права, Христина, — мрачно согласился Шевалье, задержав женщину уже тогда, когда она чуть было не ступила в огонь вслед за Орестом. Обхватил ее за плечи и повел к воротам. — Ты права… Если бы мы не ласкали женщин, мир был бы совершенно иным. Войн вообще не происходило бы, а мужчины умирали бы своей смертью. Но в том-то и дело, что каждый из нас хочет ласкать тебя и тебе подобных. Так уж мы устроены.

К забору вновь подошли две старушки с посошками в руках. Шевалье узнал их, это были те самые, которые уже наведывались к Подольской Фурии и которые выдали его пристанище Пьёнтеку.

— Ваши дома тоже поляки подожгли?

— Нет, — ответили в один голос.

— Вы не таите зла на эту женщину?

Старухи попытались распрямить согбенные плечи, чтобы заглянуть Христине в лицо, однако им это не удалось. Шевалье заметил, что они очень похожи друг на друга, как могут быть похожи только близняшки.

— Ее все село ненавидит, — сказала одна из них. — Мужей сманивает и всех заезжих сманивает.

— И с самого детства ведьмует, — добавила вторая. — Бесовский огонь в ней какой-то.

«Относительно “бесовского огня” вы, пожалуй, правы: пылает он в ней, пылает…» — мысленно согласился Шевалье, хотя имел в виду совершенно не то, о чем толковали старушки.

— Но мы зла на нее не таим. Мужей у нас нет, и никогда не было.

— Тогда уведите ее отсюда. Мне страшно оставлять ее одну на пожарище.

— Уведем, господин офицер, уведем, — прогнусавили старухи. — Вы себе езжайте с богом. Вы приехали и уехали, а мы тут промежду собой поладим, будь она хоть ведьмой, хоть последней уродиной. Каждое село должно иметь своего кузнеца, свою повитуху и свою ведьму.

— Нас, как видишь, Бог тоже не обделил. Кузнец есть, а мы — повитухи.

Тела висельников были преданы огню, и Шевалье мог со спокойной душой сесть в седло. Оказавшись в нем, француз пришпорил коня и погнал туда, где между ветвями деревьев и крышами домов виднелась колокольня церкви, к сворачивающемуся лагерю драгунского полка. Он гнал и гнал коня.

Больше всего он боялся сейчас, что не выдержит, оглянется и увидит стоящую у пожарища женщину, с которой провел такую неописуемо божественную, такую, в самом немыслимом значении этого слова, убийственную ночь.

Первый удар приняли на себя виконт и сержант Пикондэ. Они лишь на несколько минут задержали двух всадников в самой узкой части горловины, заставив остальных воинов сгрудиться за ними. Но этих минут вполне хватило для того, чтобы из ворот замка вырвались мушкетеры д’Артаньяна и слуги баронессы, а из леса — солдаты во главе с капитаном Стомвелем. Причем капитан разделил своих драгун на две группы. Одна из них приближалась по нижнему ярусу, чтобы прийти на помощь виконту де Морелю, другая должна была слиться с мушкетерами лейтенанта д’Артаньяна.

Германца, который сразился с де Морелем, выстрелом из пистолета убил лейтенант Гарден, чем вызвал у виконта кровную обиду, хотя противник явно теснил его. Но второй воин, яростно отбиваясь, прорвался между сержантом и де Морелем, пытаясь трусливо покинуть поле боя. Однако наперехват ему ринулись двое солдат Стомвеля.

Сам барон метнулся вправо от горловины, очевидно, надеясь прорваться к нижнему ярусу вдоль берега реки, но зорко следивший за ним д‘Артаньян сразу же бросился вслед.

Барон выстрелил почти в упор, с каких-нибудь трех метров. Только сама судьба своей рукой могла отвести от д’Артаньяна пулю, прошедшую буквально в сантиметре от виска, обжигая кожу и волосы.

— Не убивайте его, граф, я сама! — успела крикнуть Лили фон Вайнцгардт, поняв, что граф не ранен. Однако в порыве ярости д’Артаньян не позволил барону ни выхватить второй пистолет, ни даже схватиться за меч. Удар его был страшным, как всякое возмездие на поле боя.

— Жаль, — склонилась над сраженным кузеном Лили. — Он заслуживал иной гибели, о которой я бы позаботилась сама. Может, он еще жив? — в надежде спросила она.

— Исключено. После такого удара не воскрешают даже боги, — не без гордости заверил ее королевский мушкетер.

— Тогда ему повезло.

— Даже после гибели от моего меча? — удивился граф.

Когда Лили вновь выпрямилась в седле, д’Артаньян заметил, что лицо ее стало похожим на мраморное изваяние — столько застывшей ненависти и презрения вдруг отразилось в нем.

«Нет, мне и в самом деле никогда не постичь саксонок, — сказал себе лейтенант. — Никогда не понять ни их холодной нордической красоты, ни столь же холодной ярости».

Очнувшись, он увидел, что схватка все еще продолжается. Ближайшая пара сражающихся оказалась буквально в нескольких метрах от Лили.