— С чем он способен смириться лишь после того, как смирится с гибелью своего наследника, — согласился с его доводами Хмельницкий. — Почему же вы не сообщили правителю Перекопа о том, о чем только что сообщили мне?

— Тогда с чем бы я явился к вам, полковник? С бурдюком кумыса? С запеченной под седлом кониной? Вы ведь уже разослали во все концы Украины своих гонцов, рядящихся под старцев, бандуристов, калек, бродячих философов и беглецов с турецких галер с одним-единственным призывом — вооружаться и идти на Сечь. Все, кто способен держать в руках оружие, — должны немедленно идти на Сечь или же создавать повстанческие отряды в своих селениях. Разве не так?

— Мы формируем казачье-повстанческую армию, — спокойно признал будущий гетман.

— Но тому, кто создает свою армию, чтобы воевать против Речи Посполитой, обязательно понадобятся союзники. Так приобретайте же его в лице Тугай-бея. Пусть это будет и не самый надежный союзник, зато самый близкий. Если он и не станет вашим искренним другом, то уж, во всяком случае, никогда не будет и самым страшным врагом. Вы не в состоянии будете воевать с Польшей, зная, что в спину вам в любой день может ударить орда.

— Реалии следует признавать, — задумчиво согласился Хмельницкий. — Назовите сумму, которой я должен отблагодарить вас за эту услугу — попытку сблизить меня с Тугай-беем.

— Я принадлежу к тем людям, которые и сами еще не разучились платить. Правда, не очень щедро. Вы же заплатите мне тем, что столкнете Тугай-бея с поляками, а значит, ослабите его орду.

Полковник улыбнулся и согласно покачал головой. Ответ заставлял уважать Карадаг-бея; плата оказалась не только высокой, но и изысканной.

— Надеюсь, вы в эту схватку ввязываться не собираетесь?

— Полюбуюсь тем, как она выглядит со стороны, — коротко, зло рассмеялся Карадаг-бей. — К тому же, если понадобится, я всегда смогу напомнить Тугай-бею, что спас его сына не кто иной, как я. Он обратится за подтверждением к вам, и вы не сможете не подтвердить моей правоты.

— Не посмею. Реалии следует признавать. Сейчас я прикажу казакам, чтобы они переправили вас на правый берег.

— Вот видите, оказывается, вы тоже не останетесь в долгу, — вновь рассмеялся Карадаг-бей. — Однако я окажу вам еще одну услугу, которую вы не сможете оплатить. Пришлю своего аскера, готового отправиться в Перекоп вместе с вашим гонцом. Это спасет казака от многих неожиданностей. Зовут татарина Перекоп-Шайтаном. Вам не знакомо это имя или, точнее, прозвище?

— Пока нет.

— Странно. У меня есть подозрение, что этот татарин давно служит не только мне, но и Тугай-бею. Я, конечно, казнил бы его…

— Зачем? Такие люди могут пригодиться в любую минуту, — перебил его Хмельницкий.

— …И все же я давно казнил бы его, если бы не подозревал, что подослали его не только ко мне, но и к Тугай-бею.

— Значит, послал его хан?

— Ни в коем случае. Добраться до ханского дворца давно стало мечтой Перекоп-Шайтана.

— Тогда польский король?

— Нет, его подослали вы. Именно вы, господин полковник.

Такого завершения разговора Хмельницкий явно не ожидал. Он немного помолчал, затем как можно спокойнее заверил Карадаг-бея:

— Возможно, чуть позже я раскрою секрет ваших подозрений. Вернее, мне его раскроют. Но только не сейчас, поскольку представления не имею, о ком идет речь. И вообще, как я понял, главная ценность вашей услуги заключается вовсе не в том, что даете проводника, — в конце концов, я послал бы таких людей, которые дошли бы и без него, а что советуете поставить дело так, чтобы Тугай-бей лично прибыл сюда, ко мне, для переговоров о выкупе сына. И забрал его только с моего благословения.

— Это заставит мурзу лишний раз поволноваться. Предстать перед вами в виде просителя — для прирожденного гордеца это будет непросто.

— Зато какая возможность посмотреть друг другу в глаза и поговорить о будущем Перекопа и Сечи!

— Не откажу себе в удовольствии присутствовать при этом, как бы невзначай оказавшись в вашей ставке. Перекопский мурза принадлежит к тем правителям, которых нужно заставить почувствовать ценность дара. Не в пример вам, он не способен к тонким размышлениям и напрочь лишен дипломатической прозорливости. Не в пример вам, подчеркиваю, господин генеральный писарь войска реестрового казачества, получивший образование в иезуитском коллегиуме.

Осень еще только охватывала предгорья польских Карпат пламенем золоченой листвы, она еще только осеняла окрестные леса паутинной тоской увядания и прощальными криками улетающих за горные перевалы птиц… И башни замка, венчавшего огромный лесистый холм, предстали перед уставшими путниками в золоченой оправе крон, над которой, подсвеченная голубым небосводом, сияла корона предзакатного солнца.

— Вам нравится этот замок, князь? — попридержал коня принц Ян-Казимир, указывая рукой на стены грубо, без выдумки сработанного из дикого камня архитектурного чудища.