Я в последний раз оглянулась на страшное место. На руках у меня был барсёнок, за плечами висело ружьё.

Но идти пешком по горным тропам — это совсем не то что ехать верхом. В этом я убедилась уже к середине дня, когда, задыхаясь, опустилась на тропинку в тени утёса и уронила барсёнка на землю. Голова у меня кружилась от голода, ноги горели и подгибались. Арстанка жалобно пищал, он уже успел проголодаться.

Я вынула из сумки кусок мяса, который, преодолевая отвращение, вырезала для барсёнка из бедра своей лошади.

— Подожди, нарежу, накормлю тебя, бедненький. А сама костёр разведу, только немножко вот тут полежу в тени, отдохну…

— Вставай чай пить, шурпу кушать, — услышала я над собой весёлый голос. А мне так хотелось досмотреть сон: что-то очень хорошее снилось.

— Крепко спишь, кызым, — смеялся Атамкул, — мы приехали — спишь, шурпа готова — спишь, три раза кричал, пока барса кормил.

В одну минуту сон отлетел от меня, а сама я оказалась на ногах и быстро осмотрелась. Горел костёр, в стороне стояли привязанные лошади, а около меня сидел Атамкул, улыбающийся, с барсёнком на руках.

Я так и прыгнула к нему:

— Отдай барса, сейчас же отдай!

Атамкул засмеялся:

— Я барса шурпой кормил, думал, ты рахмат скажешь, а ты — кричать.

И изменник Арстан недовольно запищал и снова полез к чашке, которую держал в руках Атамкул.

Атамкул вдруг сделался серьёзным.

— Шкура там, — кивнул он на свёрток у седла лошади. — А ты джигит, кызым, большой джигит! Я всё знаю, следы всё рассказали!

И, оглянувшись, он продолжал:

— Мы всё ехали, твой след искали. Лесничий крепко сердился. «Барса отниму», — говорил. Потом крепко испугался, где ты. «Барса не надо, — говорит, — пускай сама живая будет!» Очень пугался лесничий.

Я осмотрелась. Под арчой около лошади стоял лесничий и что-то перебирал в хурджумах [11] . Острая рыжая бородка его вздрагивала.

Атамкул отошёл к костру. Ох и аромат же разлился от котла, в котором он помешал деревянной ложкой.

— Готово, — сказал он.

Лесничий как-то бесцельно потоптался на одном месте и вдруг подошёл ко мне. Я невольно взяла барса на руки и отодвинулась.

— Это вы напрасно, — отрывисто сказал он, смотря в сторону. — И я, вообще, того, извиняюсь, погорячился, а вы сдуру поверили, то есть я не так сказал… И вы не рассказывайте никому об этой ерунде! — вдруг добавил он таким просящим голосом, что я невольно засмеялась и сама от этого сконфузилась.

— Ладно, не расскажу… если вы меня шурпой накормите. — И, отойдя от него, глубоко и облегчённо вздохнула. Ночь, барс, выстрел — всё это в прошлом. Сейчас же так приятно было есть шурпу и знать, что дальше мы поедем с Арстанкой не одни.

А он наелся и, сидя на трёх лапках, сердито пробовал умыться четвёртой, нализанной. Дело не выходило: тяжёлая лапа перевешивала, и он с недовольным писком падал на спину. Наконец, сообразил и принялся лёжа умываться то одной, то сразу двумя лапками. От усердия разгладил всю физиономию в разные стороны и одно ухо завернул так, что мне пришлось его выворачивать обратно.

Тем временем объездчики оседлали лошадей.

— А мне лошадь откуда? — удивилась я.

— Тут недалеко аул, — объяснил Атамкул, — за горой, там и достали, а проводник поедет назад, её с собой заберёт.

И опять Арстан оказался на луке седла и снова смотрел в пропасть.

Проводник в чёрной лохматой шапке и кожаных штанах что-то оживлённо говорил, указывая то на барсёнка, то на шкуру у моего седла,

— И-и! — удивился Атамкул и повернулся ко мне. — Слышишь, кызым, это, — он кивнул на шкуру, — барса твоего отец. Здесь они жили. Мать скоро убили, отец совсем дивана [12] стал, на всех бросался. Другой барс света боится, этот ничего не боялся. Твоё счастье, стреляешь, как джигит, он всё равно тебя кончить хотел.

Я посмотрела на шкуру и невольно вздрогнула. А малыш, из-за которого разыгралась вся драма, весело играл уздечкой и не знал, как близко от него было этой ночью освобождение… ценой моей жизни.

…От Арслан-Боба мы с Арстанкой пересели на арбу и добрались до Андижана, потом ехали на поезде и на следующий день постучались в ещё закрытое ставнями окно квартиры.

У моих хозяев было шестеро ребят, и каждому хотелось поласкать Арстанку. Приходилось устанавливать очередь. Весь день его был занят ездой на чьей-нибудь спине. Ребятишки устраивали «кучу-малу». Все шестеро носились по саду и вопили: «Арстан, ко мне! Арстаночка, на спину! Эй, не жуль, не твоя очередь! Что, неправда?»

Бац! Затем следовало разбирательство: кого-то тащили, кого-то утешали, а Арстанка, запыхавшийся и весёлый, прибегал ко мне в комнату и лез под кровать.

Однако я была его единственной настоящей привязанностью. Его милая серьёзная разрисованная мордочка так и оживлялась, когда я входила в комнату, и он даже спать с вечера устраивался на кровати, засунув голову мне под подбородок.

Это было приятно, но слишком жарко для жителя подоблачных гор. Полежав немножко, он грузно сваливался с кровати и распластывался на полу, тяжело дыша и часто переходя с одного место на другое — где похолоднее. И только к утру, когда становилось свежее, опять забирался на кровать охранять меня от опасностей.