С этими словами Мишка зацарапался вверх по обрыву и исчез. Я и ответить ничего не успел.

Ловить рыбу стало вовсе неинтересно. Я тоже выбрался на высокий берег, остановился и прислушался. Дрозд-рябинник весело свистнул и перелетел с ветки на ветку, ему откликнулась иволга, точно кошка взвизгнула, и опять всё смолкло. В лесу, непрогретом утренним солнцем, было холодно и неуютно. Я ещё постоял, прислушался и, понурившись, пошёл по дорожке.

«Теперь уж, наверно, поссорились навсегда, — подумал я с горечью и, подняв еловую шишку, размахнулся и пустил её по дорожке. — И почему мириться всегда стыдно? А если не мириться — как же тогда играть и ходить на пасеку?.. Или уже мне теперь и на пасеку нельзя, вроде как она Мишкина?»

Трах! С ходу я шлёпнулся на землю, больно ударившись локтем о корень.

— Ай! — невольно вскрикнул я и вдруг осёкся: из-за толстой ёлки выглянула Мишкина смеющаяся физиономия.

— Остыл маненько? — осведомился он добродушно. — Ну полежь, полежь покуда, а я побегу себе.

Я опустил глаза: через тропинку, над самой землёй, тянулась тонкая крепкая верёвка.

Ах, вот оно что! В одну минуту я оказался на ногах и крепко сжал кулаки. Но Мишка со смехом метнулся в сторону и исчез так быстро, что я не успел даже толком рассмотреть — куда он подевался.

Я перевёл дыхание, перешагнул через верёвку и ещё раз осмотрелся. Ну, уж теперь-то я знаю, это — настоящая ссора. На всю жизнь. Навсегда! Всё ещё сжимая кулаки, я обошёл несколько самых толстых ёлок и заглянул за них.

Никого. Пусть же Мишка только явится! Пусть он только…

Я даже не заметил, как спустился с горки, вышел из лесу.

Дома дядя Петя и тётя Варя уже сидели за столом, накрытым пёстрой скатертью.

— А я была уверена, что он опоздает к завтраку, — сказала тётя Варя, и было непонятно: довольна она тем, что я не опоздал, или нет.

«Вот всегда так, — с обидой подумал я, опускаясь на стул. — Что хорошее сделаешь — всё равно не похвалит, не то что мама. И слушаться-то её не интересно».

Я ел молча, угрюмо, не разбирая — что. С первого дня (уже целая неделя прошла) мы с Мишкой всегда были вместе. А теперь как? Я мысленно заглянул вперёд, и день вдруг показался мне таким длинным. Всё равно уж. Теперь никогда…

Мишка не показывался два дня. Я уж один пошёл на речку удить. Рыба куда-то подевалась. Поймал двух рыбёшек — таких только кошке отдать. Она их в минуту съела и ещё стала просить. Я даже рассердился: ишь какая! Поди, сама поймай, тоже хитрая. И сегодня утро началось очень скучно: за завтраком тётя Варя начала меня за что-то отчитывать. И вдруг… один свисток длинный и два коротких. От садовой калитки. Неужели…

Горячая каша застряла у меня в горле, я задохнулся и закашлялся.

— Так кашей только конокрадов в прежнее время кормили, — раздался весёлый дядин бас, и тяжёлая рука ласково хлопнула меня по спине. — Ты хоть немножко передохни. Что? Мишка опять?

— Ну, разумеется, — вмешалась тётка. — Эта дружба не доведёт до добра. Мальчик до такой степени недисциплинирован…

Но я, давясь, уже проглотил последнюю ложку каши и проворно вскочил со стула.

— Всё! Кончил! — крикнул я. — Больше не хочу! Спасибо!

Последние слова я выкрикнул уже на крыльце, сбежал по ступенькам и бросился по дорожке.

Так и есть. Мишкины огненные вихры золотились у садовой калитки. Он стоял и пальцами правой ноги подхватывал камешек: высоко подбросит его и ловко поймает на подъём ноги. Я почти набежал на него.

— Мишка, ты чего же не приходил? — крикнул я.

— Мамка не пускала, — ответил он. — На пасеку даже. «Ты, говорит, там по медведям скачешь, а у меня сердце обрывается. Сиди дома, пока передохну». А кто знает, сколько, она передыхать будет? Я и убег.

— А я-то… — начал было я горячо и вдруг остановился, будто споткнулся.

«А как же ссора? Ведь мы же с Мишкой теперь на всю жизнь…»

Но Мишка посмотрел на меня и усмехнулся. Веснушки на носу у него, казалось, тоже смеялись.

— Серчаешь? — спросил он самым дружелюбным тоном. И, прежде чем я нашёлся что-либо ответить, оглянулся, хотя нас могли подслушать одни лопухи у канавы, и нагнулся к самому моему уху.

— Кирку возьми, — сказал он таинственно. — В сарае у вас валяется которая. И хлеба. А лампу я сам сготовил, горит — во! — Он вытащил из кармана штанишек облезлую коробку из-под зубного порошка, помахал ею в воздухе и опять сунул в карман.

— В пещере-то как без неё разглядишь? — пояснил он. — Руды там, может, есть всякие, ручей текёт…

У меня даже дух захватило: да что ж это Мишка придумал? Но нет, надо выдержать характер. Я отвернулся и сделал вид, что заинтересовался ползущей по створке калитки большой мохнатой гусеницей.

— Кирку? — переспросил я и подставил гусенице зелёный листик. — Тяжёлая она очень, тащить для какой-нибудь пустяковины.

Трах! Червяк с листом взлетели кверху. Это Мишка поддал ладошкой мне под руку.