— Багауды?

— Разбойники, промышляющие грабежами в Арморике, что на северо-западе Галлии и в некоторых областях Испании. Их ряды пополняются главным образом за счет недовольных своей жизнью крестьян и мелких собственников, которые после уплаты налогов вынуждены влачить нищенское существование, что и толкает их на тропу бандитизма. Зачастую к ним примыкают беглые рабы и дезертиры-солдаты. В Галлии ими руководит некто Тибато — своего рода Спартак наших дней. Они хорошо организованы, имеют собственную курию и квазивоенное правительство. Если галльские багауды поднимут полномасштабное восстание, не уверен, что мне удастся с ними справиться.

— Вижу, забот у тебя предостаточно, — задумчиво протянул Аттила. — Полагаю, ты хочешь, чтобы гунны помогли тебе сдержать федератов и приструнили мятежных багаудов, если твоей армии не удастся этого достичь собственными силами?

— Ты правильно меня понял. Возьмешься ли ты за это — естественно, мы хорошо заплатим, но позже, — возникни такая необходимость?

— Может ли называться другом тот, кто не придет на помощь своему товарищу? Мы с тобой, Флавий, вместе съели не один пуд соли. Так что, считай, мы договорились, — с этими словами Аттила протянул гостю руку — по римскому обычаю. Растроганный до глубины души, Аэций поднялся ему навстречу, и друзья скрепили сделку крепким рукопожатием.

Возвращаясь в Галлию (уже без Карпилиона), Аэций сравнивал то, о чем говорил Аттила, с собственными намерениями. С помощью гуннов он сможет взять под свой контроль весь северо-запад, вплоть до берегов Германского океана, Свевского моря и Скандии, и это — не считая Германии, королевства, входившего в состав Римской империи. Теперь, получив возможность в короткий срок призвать под свои знамена более пятисот тысяч вооруженных до зубов и весьма искусных в бою всадников, Аэций уже не смотрел на свой претенциозный проект как на нечто несбыточное и далекое. Все части этого грандиозного плана музыкой звучали для его ушей; главным же было то, что ему удалось предотвратить возможное нашествие германских племен, что давало римлянам возможность сконцентрироваться на усмирении галлов.

Атилла же поведал Аэцию о своей давней мечте — основании сильной и прочной империи гуннов, в которую со временем вошли бы все кочевые племена, и просил его помочь в учреждении институтов и ведомств, призванных обеспечить «Великой Скифии» необходимую целостность и стабильность. В связи с этим вождь гуннов познакомил Аэция со своим фактотумом, неким Каллисфеном, говорливым одноглазым торговцем, греком по национальности, кичившимся многочисленными знакомствами с полезными людьми во всех степных регионах. И если сначала Аэций испытывал желание отделаться от Каллисфена как от пустой амфоры, то уже по истечении нескольких минут разговора с ним полководец понял, что человек этот, несмотря на все его хвастовство и бахвальство, крайне компетентен в своей сфере деятельности и безмерно предан Аттиле. Иметь такого на своей стороне пожелали бы многие, что делало Каллисфена в глазах Аттилы помощником совершенно незаменимым и просто-таки жизненно необходимым.

В сущности, размышлял Аэций, планы Аттилы не имеют шансов на успех, даже несмотря на то, что его друг обладает всем набором качеств безусловного лидера. Гунны, даже с учетом последних социальных изменений — а теперь у них была наследственная монархия, аристократия всех видов и экономика, в основе которой лежали если и не настоящие деньги, то, по крайней мере, золотые и серебряные слитки, — слишком примитивны, чересчур свободолюбивы и склонны к кочевой жизни, чтобы загонять себя в рамки законов, налогов, городов, дорог и тому подобного. Но разочаровывать своего друга ему, Аэцию, не хотелось. Поэтому-то и пообещал он Аттиле, несмотря на все свои сомнения, прислать умелых законников и распорядителей, которые помогли бы гуннам привести задуманное в исполнение.

Несмотря на весь свой скептицизм, Аэций был по-настоящему растроган мечтами Аттилы. Уже одно то, что непросвещенный варвар мог ставить перед собой столь возвышенные цели, заставило его, великого римского полководца, испытать чувство глубокого стыда и показало всю узость его собственных амбиций. Они ни в какое сравнение не шли со стремлениями Аттилы и казались корыстными и недалекими. Действительно ли хочет он оставаться лишь удачливым военачальником, феодалом Галлии, разводящим мосты тогда, когда вся Западная империя стремительно идет к своему краху? В конце концов, разве он не в долгу перед империей? Лишь его эгоистичное соперничество с Бонифацием, и ничто другое, признался наконец самому себе Аэций, привело к потере Африки. Возможно, это и станет завершающим, роковым ударом для Запада. Впрочем, есть еще надежда на то, что при поддержке гуннов ситуацию в Галлии удастся стабилизировать, а федераты со временем — по крайней мере, он на это очень рассчитывает — интегрируются в империю в качестве римских граждан (а именно этого статуса визиготы добивались ранее), и утраченные территории в Британии, Африке и испанской Галлиции можно будет вернуть. Их ресурсов и взимаемых налогов должно хватить на то, чтобы по артериям империи потекла свежая кровь.

Ведь всего шесть лет тому назад [31] Герман, в далеком прошлом — доблестный офицер, служивший под началом его отца, решил посвятить себя богослужению и, став епископом в Аутиссиодоре, наглядно продемонстрировал, чего можно добиться в давно покинутой легионами Британии. Посланный туда папой Целестином для искоренения пелагианской ереси, Герман сумел поднять восточных бриттов на борьбу с союзными племенами саксов и пиктов. Воодушевленное воинствующим епископом, британское воинство издало мощный крик «Аллилуйя!» и так деморализовало врагов, что те сочли за благо обратиться в бегство, даже не вступив в открытое столкновение.

Возможно, еще не все потеряно, и когда-нибудь Запад вновь превратится в единое целое, а Рим переживет новый расцвет, какой переживал во времена Диоклетиана и Константина. Аэций понимал, что одних лишь военных побед для этого может и не хватить, здесь нужен новый всплеск патриотического сознания народа. Необходимо избавляться от коррупции чиновников и вводить справедливую систему взимания и распределения налогов. Проблема, конечно, сложная, но — при грамотном руководстве — отнюдь не невозможная. Аэций почувствовал, как пробуждается от долгой спячки его совесть — впервые за многие годы она пыталась достучаться до его разума, и в голосе ее звучало не осуждение, а надежда. « In hoc signo vince», казалось, говорила она, вторя словам увидевшего Крест Константина: «Под сим знамением победишь».