— Листопадень! Я бы и не вспомнила…

— Совсем вы с Лесаной одичали тут, — он покачал головой. — Ничего, зато я вспомнил. Вечерять сегодня будем. Вот дождемся воительницу нашу и сядем тайком.

— А ежели поймают? Вон, Фебр с Лесанки глаз не сводит, как коршун следит. Мигом креффам донесет, — засомневалась Айлиша.

— Не поймают. Мы тихонько, после ужина, когда все спать улягутся, прокрадемся.

— Куда? — девичьи глаза загорелись любопытством. — Куда прокрадемся?

— А вот не скажу, — улыбнулся он и осторожно убрал с белого лба волнистую прядь. — Терпи до вечера, раз Велик день проморгала.

Целительница потупилась, а потом фыркнула:

— Больно надо!

Но он-то видел, как снедало ее любопытство. И становилось от этого весело.

— Скорей бы Лесана пришла, — вздохнула Айлиша и снова склонилась над свитком, пытаясь хоть как-то скоротать время и приблизить вечер.

Вот только лгала себе юная лекарка. Ей не хотелось возвращения подруги. В этот же миг девушка ужаснулась себе и своим мыслям. Неужто Лесана хоть раз мешала им? Нет. Не случалось такого. Мешать не мешала, а вот… лишней была.

За своими сумбурными размышлениями целительница даже не заметила, что и на лице Тамира отразилось легкое разочарование. Юноша глядя на зарумянившуюся девушку, уже пожалел, что заговорил про дочь бортника. Но, видимо услышали боги их чаяния — не пришла Лесана, вместо нее забежал старший ученик Клесха и поведал, что девку крефф на ночь учится оставил. И стало влюбленным от этого и стыдно, и сладко одновременно.

Как впотьмах бежали босиком через пустой двор, как поднимались по крутой лестнице на площадку, скрытую зубцами бойниц, они помнили смутно. Потому что сердце обмирало от ужаса, от царящей над миром ночи, от легчайшего эха, разбуженного легкими шагами босых ног. Рука дрожала в руке, и дыхание застревало в горле от волнения, от предвкушения, от близости…

Лишь оказавшись на верху, сидя на расстеленном плаще, поедая пирог и глядя на бескрайнее, усыпанное звездами небо, они поняли, что только ради таких вечеров и стоит жить.

Тамир не запомнил вкуса лакомства, даже сахарная клюква и та показалась пресной, он смотрел в полумраке на улыбчивое лицо Айлиши и видел только, как отражаются в ее глазах звезды. И серебряные искры, мелькавшие в ее зрачках, блестели ярче тех, что сыпались с неба. Девушка стояла, запрокинув голову, положив узкие ладони на каменную кромку стены и с восторгом смотрела в черную высоту, а звезды сыпались, сыпались, сыпались… И казалось, будто они инеем оседают на короткие волнистые пряди, на нежную кожу, мерцают и переливаются. И так тихо было вокруг, только шумел страшный темный лес, глухо стонали под ветром вековые мрачные ели и пролетал у подножия башни ночной ветер.

Как-то само-собой получилось, что юноша шагнул к девушке и обнял ее за плечи, закрывая от дерзкого сиверка, а она не оттолкнула, повернулась к нему и заглянула в глаза с такой щемящей нежностью, что он вдруг понял: она видит в них те же падающие звезды, тающие, мерцающие.

Говорят, в незапамятные времена этот Велик день назывался не Листопадень, а Звездопадец. Ибо только раз в год, в эту ночь небо, как слезы, роняло звезды. Но то было давно, сотни сотен лет назад, до того, как ночь стала принадлежать Ходящим. И Тамир всем сердцем возненавидел живущих во тьме! Потому что, не будь их, все в его жизни сложилось бы иначе…

В кольце неожиданно сильных рук Айлише было тепло, а по телу разливалась сладкая истома. Лишь сейчас девушка заметила, как изменился за этот год ее друг. Мало что осталось от рыхлого телом паренька. Злая учеба знатно сострогала с него тело, даже черты лица, прежде мягкие, теперь сделались жестче, и на скулах появилась щетина. Нет, он, конечно, не превратился в ремни и жилы, из которых теперь была свита Лесана, но… он стал другим. Это было видно и в развороте обещающих стать широкими плеч, и в потяжелевшем взгляде, и в упрямой складке, появившейся между бровями.

Девушка смотрела на него с затаенной нежностью, а потом не выдержала и осторожно провела рукой по колючей скуле. И лицо, новой непривычной красотой которого она только что любовалось, повернулось навстречу ладони, а теплые губы коснулись озябших пальцев.

В следующий же миг и звезды, и ночь, и ветер отступили куда-то, словно перестали быть, потому что мужские руки жадно запрокинули девичье лицо, а губы лихорадочно заскользили по щекам, глазам, подбородку шее… Юная целительница закрыла глаза, отдаваясь долгожданной ласке. Тамир рвал завязки ее рубахи и штанов, а потом сдергивал то и другое, не глядя отшвыривал прочь, освобождая горячее мягкое тело.

Айлиша опрокинулась на спину, почувствовала грубую ткань плаща и то, как неровные камни впились в позвоночник, а потом руки и губы Тамира заскользили по плечам, груди животу и не осталось ничего, кроме сладкого томления, кроме жаркого тока крови в жилах. Тяжесть мужского тела, внезапная боль, глухой едва слышный девичий стон, лихорадочное хриплое: «Прости, прости, прости…» И снова россыпь поцелуев по лицу и новые волны жара, огонь, несущийся по телу, сладкая дрожь и черное бездонное небо над головой, с которого на двух влюбленных продолжали сыпаться звезды…