Ученик стиснул истекающую кровью ладонь и упал на колени. К горлу подкатывала тошнота, из глаз сами собой лились слезы, застилая взор. Однако юноша, захлебываясь словами, начал торопливо бормотать лекарский заговор, которым научился на уроках Майрико. Кровь и впрямь замедлила бег, но вязкие капли все одно продолжали сыпаться на булыжную мостовую.

— Плохо дело, — с притворным сочувствием сказал крефф, склоняясь над учеником, — будь это рана, полученная в бою…

Он не договорил, но и так стало ясно, что ждало бы незадачливого «целителя».

— Брось, Донатос, куда ему, — вступился за парня недавний собеседник некроманта, — давай руку, залечу.

Тамир протянул ладонь и от тяжкого разочарования и отчаяния даже вспомнил имя лекаря — Руста. А тот, не догадываясь, что творится у парня на душе, быстро-быстро зашептал те же самые слова, что с таким трудом выдавливал из себя выученик Донатоса. И… кровь тут же перестала сыпаться через стиснутые пальцы, края раны сошлись, а плоть начала стремительно срастаться. Через пару мгновений о случившемся напоминала только тянущая боль да розовая полоска свежего шрама.

— Скажи спасибо креффу, а не то ходить бы тебе одноруким, — просветил наставник, и добавил: — Теперь понял, бестолочь, что в тебе целительского Дара не больше чем мозгов?

— Нет, не понял, — упрямо вскинулся Тамир, — кровь я и сам затворить мог и рану срастить, просто я еще мало выучился. Времени больше потратил бы, да и все. Он, поди, тоже не сразу таким умелым стал!

Руста рассмеялся — весело и беззлобно. Ярость и мятеж юного послушника позабавили его, но не разозлили, чего никак нельзя было сказать о Донатосе.

— Одного не пойму, — процедил крефф, — ты упрямый или дурак? Если упрямый, так это хорошо — для дела полезно, а если дурак — еще лучше. Возиться с тобой не придется, можно сегодня же к Нэду идти, пусть твоим старику со старухой напишет грамоту, что сын их подох по дурости, за то им отныне платить магам за работу вполовину меньше придется.

Тамир сверлил наставника ненавидящим взглядом, но тот смотрел спокойно, даже равнодушно, но взор бледно-голубых глаз все равно был пронзительным, продирающим до костей.

— Донатос, да объясни ты ему, ведь не отвяжется, — миролюбиво предложил Руста, — а то до морковкиного заговенья в гляделки будете играть.

— Ты не поддаешься Зову Ходящих, — наконец произнес наставник, будто сообщил нечто, не стоящее внимания. Однако видя непонимание в глазах ученика объяснил. — Когда мы с тобой первый раз в лесу ночевали, к поляне трое вурдалаков выползло, а ты трясся как цуцик, чуть в штаны не наложил, но на Призыв их не поднялся.

— Так мы ж в заговоренном круге были, и я за оберег держался! — закричал в отчаянье Тамир, всем нутром не желающий верить в происходящее.

— В круг нечисть зайти не может, — согласился Донатос и тут же напомнил, — а вот тебя, дурака, из него выманить — невеликие хлопоты, тем более оберег твой уже года два как пуст. Ты когда, песий выкормыш, к некроманту ходил ладанку свою заговаривать? Поди, девкам подолы задирал и не вспомнил, что раз в полгода оберег надо магу носить?

Песий выкормыш задумался. Да, в положенное время мать всегда отправляла его к магу, но родительских денег было невыносимо жалко. Потому, рассудив, что раз ночью он по улицам не шастает, а отец, едва подходит срок, вызывает колдуна обновлять охранки на доме, значит бояться Ходящих нет никакого смысла. Поэтому парень с чистой совестью тратил деньги то на меру изюма, то на мешочек каленых орешков. Когда же крефф при всем честном народе объявил, что в сыне булочника спит Дар, Тамир так растерялся, что из головы вылетело сходить к магу обновить оберег. Приметив замешательство ученика, Донатос рассвирепел:

— Хватит сопли жевать! Пошел вон отсюда. И чтобы через полоборота переоделся и ждал меня в мертвецкой. Опоздаешь — на всю ночь там закрою. И даже не надейся травки перебирать. Тебе вторая родня — покойники, поэтому привыкай.

И крефф так сверкнул глазами, что пришлось ученику разворачиваться и на негнущихся ногах идти прочь, выполнять приказание.

Подмывальня была пуста, когда туда ввалилась потная, грязная и разъяренная, словно Ходящий В Ночи, Лесана. Девушка яростно сдергивала с себя одежду, скрипя зубами, задыхаясь от злых слез.

Она стянула вонючую, прилипающую к телу рубаху, затем штаны и принялась яростно разбинтовывать «сбрую». Так она про себя называла полоску узкой ткани, которой обматывала грудь, чтобы плотно притянуть ее к телу — два оборота вокруг туловища, два крест-накрест через плечи.

Как назло мокрая от пота тряпка прилипла к коже, Лесана злилась, стаскивая ее, царапая себя до крови. Она ненавидела «сбрую», но выбирать не приходилось — без нее занятия с Клесхом и тремя парнями, ее одногодками, превращались в мучение.