Бабка усмехнулась:

— Некому было его ласкать, голуба моя. Майрико и та его боялась. Ну и вот, он бедокурил время от времени, но все же реже, а ее пороли. Пока не прознал он, кто это выдумал. А как прознал (уж откуда — не спрашивай, не знаю), пришел в мертвецкую, где Донатос с выучениками занимался и устроил там… Хорошо, хоть Морага позвать успели. Он их и растащил. Клесх, по счастью, с пустыми руками пришел. А у колдуна нож при себе был. Этим ножом он его и пырнул. Да еще головой об стол приложил. Шрам-то у него на щеке с той поры остался — Донатос его рожей по каким-то не то крюкам, не то железкам провез.

Девушка боялась пошевелиться, даже дышала через раз.

— А как же Донатос его побить смог? — спросила она то самое главное, что ее занимало.

— Да просто, — бабка хотела добавить, мол, так же как тебя, но вовремя прикусила язык. — Клесху же всего пятнадцать было — ума, как у галки. Он когда вбежал, сперва орать начал, мол, ты, да я, да тебя… А Донатос волчище матерый, станет он глазами хлопать? Поэтому когда парень ударил, он к обороне готов был. А потом и нож в него метнул. Когда железо в живот втыкается — много не навоюешь. Вот с той-то поры нелюбовь у них обоюдная. Клесха тогда Ихтор выхаживал, он только-только обучение закончил. Так вот, Ихтор сказал, голова у парня повредилась от удара. Мозги перетряслись. Он трупом лежал. Потом, когда выходился, говорил даже с трудом, так его приложило. Донатоса Нэд после этого на два года в сторожевую тройку запрятал, не поглядел, что тот уже креффом был. То ли он так колдуна от Клесха спасал, то ли Клесха от колдуна — я уж и не знаю. Но наставник твой с той поры сильно переменился. Видать и впрямь мозги перетряслись. Речь у него долго трудной была, но потом выправился. И припадков почти не случалось более. Майрико за ним опосля этого ходила, как привязанная. Они бы красивой парой были, если бы не шрам у него в пол-лица. Ну вот так все и случилось.

Лесана шумно вздохнула и спросила с долей разочарования:

— Это что же, после этого Клесх в Цитадели не в чести?

Нурлиса моргнула:

— Это кто тебе такое сказал?

— Ихтор.

— Болтун твой Ихтор. Нет, не только после этого. Ну все, хватит языком молоть, спать ложись. А я вон на печь полезу, а то совсем околела…

С этими словами, бабка, кряхтя, поднялась.

Лесана смотрела на древнюю старуху и гадала о том, почему она единственная здесь, кто умел сострадать? А еще удивляло, что сварливая карга все про всех знала и при этом никого ни во что не ставила, однако же, едва не о каждом говорила, словно о собственном ребенке. Чудная она — бабка эта…

Под уютное потрескивание дров в печи Лесана заснула. Эта первая ночь стала для нее одной из самых тяжелых. Потому что во сне все повторялось вновь и вновь. Девушка просыпалась, захлебываясь от слез и ужаса, чувствовала на горячем потном лбу прохладную сухую ладонь, жар от печи и слышала тихое:

— Поплачь, деточка, поплачь, со слезами боль из души уходит.

И выученица прижималась к невидимой впотьмах утешительнице, жалобно всхлипывая и трясясь.

— Поплачь, деточка, — шептала Нурлиса, а послушнице мерещилось, будто то шепчут холодные камни Цитадели.

Лесана старательно начищала покрытый нагаром чан. Нурлиса шмыгала рядом, перетряхивая барахло из сундуков. Доставала то один сверток ткани, то другой, раскладывала их, любовно поглаживая.

В коморке было жарко, душно и… уютно. За своей монотонной работой Лесана унеслась мыслями в пустоту. Ни о чем не думала, лишь старательно терла круглые железные бока, да наслаждалась исходящим от печи теплом и ревом огня.

— Вон, глянька-то, — окликала время от времени помощницу Нурлиса и показывала ей очередной отрез ткани. — Вроде как не упрел?

Девушка в ответ кивала. В этом и состояла вся их немудреная беседа.

А еще бабка, как многие старики, любила задавать пустые вопросы и ждать на них ответа. Непременно утвердительного!

— Эвон, как дрова-то трещат! Поди, опять крохобор этот из истопников одной осины мне отвалил, да что ль, Лесанка?

И на этот вопрос надо было ответить неизменное «да», иначе Нурлиса прицеплялась, как репей:

— Ну, чего молчишь, язык что ль проглотила?

Или внезапно в тишине комнатенки раздавалось:

— Хранители светлые, никак плесень пошла!

И старуха торопливо разворачивала новый отрез утирочной холстины, после чего с облегчением выдыхала:

— Поблазнилось… Вот, девка, гляди, доживешь до моих лет, тоже глаза видеть перестанут, да что ль?

И выученица снова кивала: «Да».

Диво, но именно эти ничего не значащие беседы диковинным образом исцеляли издерганную душу Лесаны. Ей мстилось, что она где-то далеко-далеко от Цитадели, от креффов, от обучения. И сердцу становилось легче.

Нурлиса запретила девушке выходить из коморки, отпуская ее только в мыльню, да и то неизменно тащилась следом. Бабка шла якобы прибраться в одевальнях, но Лесана была благодарна ей за чуткую опеку, за то, что своим присутствием болтливая старуха разгоняла черный ужас, занозой засевший в груди послушницы.

Даже еду бабка приносила выученице в коморку, не позволяя подниматься на верхние ярусы Цитадели:

— Нечего шастать. Знаю я вас, уйдешь, кобылища, так тебя и видели, потом до ночи не докличешься…