— Мама!

И сразу же свет ожег глаза, грянул во все горло на заплоте гребенистый петух, заговорили радостные голоса:

— Э! Гляньте-ка! Очухался…

— Они, Резвуны, живучие!

— Это им от древней Онеги передалось…

Тут до Ильки дошло, что лежит он, как маленький, на отцовых руках. Отец так глядит в сыновние глаза, будто ему все известно и ничего не надо ни спрашивать, ни рассказывать.

А некоторое время спустя, не отходивший от постели все еще слабого Ильки, Матвей однажды разбудил парнишку среди ночи. Поднял его на ноги, вывел за околицу, сказал:

— Смотри!

И вот над рекою Полуденкой, над тем самым местом, где покоилось Живое бучало, медленно засветилась чистая зарница. Разгоралась она чуток подрагивая, словно зябко ей было спросонья подниматься над землей. Скоро она оторвалась от вершины Колотого утеса и световым сгустком смело пошла ввысь. В небе она быстро обернулась звездою и вот уж затерялась среди своих сестер.

Мне на день рождения подарили астероид. Надо ли говорить, что на такие необыкновенные подарки на всем белом свете способен один только дядя Исмаил!

Дядя пришел, когда праздник у нас уже кончился и гости разошлись. Дверь открывать пришлось папе: мы с мамой мыли на кухне посуду, а Туня не хотела отвлекаться — висела над порогом и читала нам с мамой мораль:

— Возмутительно! Половина одиннадцатого, а ребенок не спит. Это расточительно и нелогично — воспитывать человека без режима. Это даже нецелесообразно — мыть посуду в доме, где полным-полно автоматов!

Туня считала себя в семье единственным стражем порядка. И ворчала всякий раз, когда мы поступали по-своему, по-человечески. Я не очень вслушивалась в скрипучую воркотню электронной няни: в конце концов, не каждый день человеку исполняется восемь лет. А главное, я знала, что мама за меня! Туня, конечно, это тоже знала и висела в воздухе печальная-печальная — похожая на подушку с глазами и еще чуть-чуть — на бесхвостого кашалотика. То есть хвостик у нее был. Но не настоящий, не для дела, а просто веселый шнурок с помпоном. Для красоты. Сейчас, например, хвост ее болтался беспомощно и тоскливо, антенночки почернели и обвисли с горя. Антенночки у нее очень выразительны, меняют цвет и форму, когда Туне хочется пострадать. Тунины страдания объясняются просто: запрограммированная на мое здоровое трудовое воспитание, Туня с неохотой признает за труд лишь школьные занятия и немножко рукоделия. Зато терпеть не может, когда меня заставляют работать по дому. То есть, что значит «заставляют»? Я сама хватаюсь за все, лишь бы это «все» можно было потрогать, подержать в руках. Я на Туню не обижаюсь: где ей, бесчувственной, понять, какое удовольствие помочь маме? Обычно родители не выдерживают жестов Туниного отчаяния и немедленно уступают. Может, мама и теперь не устоит — Туня, нуда противная, умеет свое выскулить. Но пока меня не отправляют спать, можно всласть повозиться у посудомойного автомата…

Как раз в этот момент и заиграл на стене зайчик дверного сигнала. Папа отложил телегазету, посмотрел, наклонив голову, на Туню, которая даже с места не сдвинулась, вздохнул и пошел открывать. Ну, вообще-то он сам виноват. Так разбаловал роботеску — ни с кем она считаться не желает! С тех пор, как ее принесли из магазина и впервые положили на диван заряжаться, Туня почувствовала себя членом семьи. И теперь если не гуляет со мной или не воспитывает по очереди моих родителей, то обязательно валяется на диване с каким-нибудь доисторическим романом. А папа хоть и грозится обломать об нее свою титановую указку или перестроить ее «заносчивые программы», но стоит Туне взглянуть на него карими тоскующими блюдечками, как он немедленно сникает. Беда с этими комнатными роботами! Иногда забываешь, что они не живые существа!

Няня так и не успела закончить свой монолог о вредном действии на неокрепший детский организм перегрузок, связанных с мытьем посуды. А не успела потому, что в кухню, отпихнув робртеску с дороги, бочком вдвинулся дядя Исмаил. Странная у него привычка — при его-то худобе! — входить в двери бочком: ему же безразлично, какой стороной повернуться! Про таких худых у нас во дворе говорят: «Выйди-из-за-лыжной-палки!» Вообще у дяди внешность не космонавтская. Уж на что я привыкла, а и то посмотрю на его бескровное голубое лицо — сразу хочется подставить человеку стул! Если бы не парадная форма, не значок Разведчика, ни за что бы не поверила, что девять лет из своих двадцати восьми он уже летает в Космосе. Вот такой у меня дядя!

— Смотри, Алена, какого я тебе гостя привел! — сказал папа. — Рада?

— Еще бы! Здравствуйте, дядя Исмаил! — закричала я. И заскакала вокруг него, будто он — новогодняя елка. Я люблю своего дядю и всегда радуюсь его приходу.

Дядя Исмаил поднял меня за локти, чмокнул в лоб и так высоко подкинул под потолок, что бедная Туня ойкнула, сорвалась с места, подхватила меня там, наверху, всеми четырьмя ручками и мягко опустила на пол подальше от дяди. Потом запричитала:

— Все-все-все! Теперь ребенка до утра в постель не загонишь!

— Не ворчи, бабуля! — Дядя Исмаил хлопнул ее по покатой спине. — Выспится, успеет. Куда спешить?

— Жить! — разъяснила Туня тонким скрипучим голосом. Она всегда скрипит, когда сердится, особенно — если рядом дядя Исмаил. Ужасно ее мой дядя раздражает. И роботеска нахально передразнивает его за то, что он слегка присвистывает на шипящих. Мы уже не делаем ей замечаний — спорить с Туней хуже, чем с телевизором: он тоже никого, кроме себя, не слышит!