И после второго или третьего моста вернулись мы с мамой к нашим узлам — а одного уже нет, того, самого важного, с буханкой хлеба и луковицами, и еще глиняный горшочек был с домашним смальцем — пропитание-то на все путешествие! Мама горевала, мама вора проклинала. А уже на горизонте следующий мост.

И вот… слушайте, слушайте, как рождаются саботажники, как готовы Родину продать за горшочек смальца. Я эту страшную тайну ни тогда, ни после никому-никому не открыл. Вот только теперь, когда прошло уже сорок лет, рассказываю наконец, что тогда было. В первый раз рассказываю.

Мы не пошли в трюм. Еще матросы не показывались, чтоб гнать, а мы тихонько залезли под какие-то брезенты, сваленные тут же под капитанским мостиком, сделали себе щелочки и — мама от узлов глаз не отрывала, а я… А я, маленький вредитель-«саботажник», во все глаза, с замирающим сердцем и с душой в пятках смотрел на мост. И я запомнил его во всех деталях, так что хоть сейчас могу начертить. Правда, не знаю, где он, но — запомнил. Нет, я не старался, оно, как назло, само запоминалось. И был то, на мою беду, не какой-нибудь плюгавенький пешеходно-гужетранспортный, а настоящий, добротный железнодорожный, может, еще до революции строенный какой-нибудь немецкой компанией, так что у нее-то в архивах и чертежи, может, хранились, но не нашего ума было это дело, а главное было то, что смотреть-то — нельзя!

А вы знаете, как выглядит добротный железнодорожный мост снизу, если смотреть с проходящего под ним парохода? Этакое гулкое, железно-ржаво-величественное, с эхом между позеленевшими быками-устоями, вокруг которых жутко бурлит течение — это такое нечто, такая государственная, стратегическая тайна, в лицо которой я тогда, в свои семь лет, посмотрел как в лицо Медузе Горгоне. Но не обратился в камень, остался жив, и лишь погрёб увиденное глубоко в себе. С тех пор при словах «государственная тайна» у меня всегда смутно возникал образ того жуткого моста.

Потом, в конце войны, у нас в хате часто стояли постоем военные и даже какой-то маленький штаб однажды располагался, и я, конечно, крутился между ними — и я видел, как офицеры имели не советские карты, а немецкие преподробнейшие карты нашей местности, и Днепра, и мостов, конечно, и чуть не каждого колодца и одинокого дерева; это считалось удачей — достать немецкую карту, потому что на советских все было спутано, указаны дороги, которых нет, не указаны мосты, которые есть, а если и указаны, то отнесены далеко в сторону. Так мы путали врага, так мы маскировали свои государственно-стратегические секреты. У нас всегда на этот счет — и прежде было, и поныне есть — ой как строго. Каждый ребенок уже в детском саду учится чему? Бдительности. Мы — самый бдительный на свете народ, наверное.

Вот я еще помню, как в вагоне московского метро шпиона поймали. Тогда метро было новинкой, шуму, крику. И поехали мы с мамой году этак в 39-м хоть краем глаза взглянуть на столицу нашей Родины Москву и на метро, конечно, первым делом. Сошли с поезда на Киевском вокзале, спустились под землю на лестнице-чудеснице (боже мой, как она мне понравилась!), впихнулись в превеликой давке в вагон метро — и поехали.

А то была та, довоенная линия, что сразу от Киевского вокзала выходит на мост через Москву-реку. И вдруг на мосту — какое-то шипение, поезд тормозит, останавливается. В нашем вагоне движение, толкаются, кого-то бьют, крик… «Шпион, шпион!» Милиция прибежала по мосту с наганами, поднялись через открытую дверь в вагон, терзают кого-то, повалили. Ужас какой-то! Это первое впечатление-то от метро у меня. Пошел поезд медленно. На следующей станции «Смоленская» повели мерзавца по платформе, выворачивая руки. Какой-то хлюпенький, до предела растерянный, с открытым окровавленным ртом парнишечка, пацан совсем. Что за шпион? Разговоры: «А он на мосту экстренной ручкой дверь открыл. Зачем? А, зачем! Наверное, хотел спрыгнуть и мост подорвать». Фу-ты, опять мост!

Ну, я мал был, а все же подумал: какой же шпион среди бела дня скачет из вагона метро на мост, да никакого динамита к тому же при себе вроде не имея? И лицо его разнесчастное, и этот вид плачевный — ну невозможно поверить, что шпион, собачий бред какой-то. Я стал приглядываться к этим экстренным ручкам у дверей, ну и, конечно, все стало понятно. Наверное, был то провинциал, может, как и мы, в первый раз в метро поехал. А на мосту качало, он, бедняга схватился за какую-то ручку, а она и повернись. Он ведь, может, и не понял, что случилось, за что его так, пошто столько бьют, милиция, оружие, пистолет меж лопаток. Но не сопротивлялся: известно, свалилось — терпи, значит, виноват. И что с ним было потом? Все могло быть, все могло быть… покатался, называется, в метро.

М-да. В последнее время почему-то у меня мысли все больше обращаются к тому, что, вот, мне так долго довелось наблюдать некую необычную страну на Земле, где, в отличие от других, люди находились в каком-то странном… ошалении, что ли. Я рискнул рассказать про тот мост или про этого «шпиона» в метро потому, что сейчас рассказываю для вас, для советских современных слушателей, которые понимают, о чем речь, и поверить не могут. Но если бы я так, без всякой подготовки, вздумал рассказать это какому-нибудь современному жителю Лондона, например моему соседу-англичанину, педагогу, то, хотя он и педагог, человек образованный и знает, что такое Советский Союз, он, пожалуй, ни капли бы мне не поверил. Да! И не вздумай пытаться. Не поверит.

3 ноября 1977 г.

На днях я ехал по одному частному делу к Анатолию Павловичу Федосееву. Он живет в Лондоне, как и я, в доме, который он нашпиговал разными техническими усовершенствованиями, и бывать у него чрезвычайно интересно, особенно человеку, который любит сам все мастерить.

По дороге я увидел на заборе объявление о каком-то митинге английских социалистов с большими, бросающимися в глаза буквами: «Почему вы должны быть социалистом?» Ну, я, проживавший в СССР при социализме почти сорок лет, лучшее время моей молодости терявший на зубрежку марксизма-ленинизма, изучивший, мне кажется, достаточно как марксистские первоисточники от доски до доски, так и повседневную практику, — я, в общем-то, знаю, почему человеку предлагается быть социалистом, и желания пойти на этот митинг объявление у меня не пробудило.