С этого дня дело, наконец-то, пошло на лад. Осознав мрачные перспективы "политики страуса" на троне, и уяснив, что уже к 20-м годам в мире не останется ни одной неограниченной монархии среди развитых стран, Николай скрепя сердце решился на введение основ парламентаризма.

Причем последней каплей, добившей его нет-нет да и прорывавшиеся сомнения, стал приватный разговор с Менделеевым в середине мая, когда они тет-а-тет обсуждали перспективы реформы образования. Вызванный императором на откровенность, Дмитрий Иванович спокойно и рассудительно констатировал, что неограниченная, самодержавная власть подходила лишь для управления в массе своей серым и необразованным обществом. Но сейчас к станку или за сельскохозяйственный комбайн людей тупых и безграмотных уже не поставишь. Да и управление механизмами броненосца или авто не доверишь. Равно как их строительство и обслуживание. Поэтому без резкого повышения образовательных стандартов дальше России не прожить. А грамотным подавай свою долю участия в управлении страной. Грамотных так просто уже не задуришь.

Из имевшихся вариантов трансформации общественного устройства, после углубленного обсуждения с Банщиковым их плюсов и минусов с точки зрения сохранения правящей династии, естественно, Николай остановиться на германском образце монархического парламентаризма. Что изначально и прогнозировал Вадик.

Владивосток. Японское море. Апрель-май 1904 года

Платон Диких по въевшейся привычке мгновенно проснулся от еле слышной трели первой боцманской дудки, свиставшей к побудке. Выработанная за долгие годы службы автоматика рефлексов сработала, и он попытался нашарить концы, поддерживающие койку, и вскочить. Однако ударился правой рукой о переборку, левая схватила воздух, а макушка ткнулась во что-то жесткое. Откуда-то сверху раздалось сонное чертыхание. Открыв глаза, Платон осознал, что пробудился на нижней койке четырехместной каюты. С левой стороны доносился храп его сокаютника, как он теперь вспомнил, такого же прапорщика по Адмиралтейству, из бывших штурманов дальнего плавания...

После неожиданно пышной встречи "корейских" на вокзале, увидев свое будущее место службы и тускло поблескивающий казенник новенького, еще пахнущего заводской смазкой десятидюймового "чуда", он почти "впал в изумление". А утро одного из последующих дней принесло ему еще больший сюрприз. Тогда, после подъема флага он уж было собрался идти в свою башню, его отыскал командирский вестовой с приказом "одеться по первому сроку и ждать каперанга Беляева в катере через двадцать минут".

Платон тогда, тяжело вздохнув, решив, что прибыл, наконец, постоянный командир башни, которую он уже привык считать своей, и его вызвали для встречи нового командира и "передачи дел", побежал переодеваться. На пристани их ожидала пролетк, и Платон, повинуясь взмаху руки командира, уселся на облучке вместе с матросом-кучером.

–  На Светланскую, угол Посьетской, к заведению портного Ляо, - прозвучала команда и пролетка тронулась.

Когда они подкатили к портновской мастерской, известной как своими ценами, так и отличным качеством работы, Беляев, выйдя из пролетки, приказал Платону следовать за ним и ничему не удивляться. Быстрым шагом они прошли через зал внутрь мастерской, где Платона немедленно окружили двое портных, заставили его снять бушлат, рубаху и брюки, после чего начали быстро снимать с него мерки.

–  Чтобы через четыре часа готово было, - сказал Беляев, - Доставите в Морское собрание дежурному офицеру, а все остальное к вечеру на крейсер. На дежурном катере будут ждать.

–  Не извольте беспокоиться, господин капитан первого ранга, - сказал старший из мастеров, - Обязательно успеем, не в первый раз.

–  Ну что ж, Платон Иванович, теперь поехали дальше, - сказал Беляев, когда изумленный до невозможности Платон оделся, - Теперь нам с тобой в Первую Гимназию.

Перед гимназией их уже дожидался смутно знакомый молодой лейтенант, кажется, с "Варяга", - припомнил Платон, в сопровождении трех человек, одетых в выходную форму железнодорожных машинистов. Двое выглядели лет на тридцать пять-сорок, а один, помоложе, под тридцатник.

–  Доброе утро, Григорий Павлович, заждались мы тут вас, - улыбнулся лейтенант.

"Балк", - вспомнил, наконец, фамилию варяжца Диких.

–  Здравствуйте, Василий Александрович, мы тут к портным заезжали.

–  А мы еще вчера вечером успели, - понимающе усмехнулся лейтенант, - ну что ж, коли все в сборе - пойдемте.

Широкую дверь гимназии перед ними отворил швейцар. Они вошли, и поднявшись по лестнице, свернули в коридор, заканчивающийся большой дубовой дверью. Лейтенант взялся за ручку, открыл ее, пропуская первым Беляева, а затем всех остальных. В центре кабинета сидел представительный господин в пенсне, с бородкой клинышком, облаченный в мундир министерства просвещения. Он не спеша встал, обогнул стол, и, подойдя, поздоровался с Беляевым за руку.

–  Знайте, уважаемые Григорий Павлович и Василий Александрович... Это, милостивые господа, исключительно только из уважения к Вам лично и к Вашим героям. Для флота теперь от владивостокцев - все. Вы теперь наши ангелы хранители - сказал он с улыбкой.

–  Ну что вы, Евгений Васильевич, право. Какие мы ангелы. Просто служба такая - Родину защищать. Ведь и Вы для блага же Государя и России все делаете. Да и сами знаете, не будет никаких вопросов. Ежели что - то архив разметало японской бомбой еще месяц тому назад, при бомбардировке, - заговорщицки подмигнул ему Балк.