– Мнение остальных его не очень-то интересовало, а нас не особо прельщала идея ходить за Ларсом и Верселем по пятам в квартире и снимать, – говорит Эллинг, который поссорился в тот вечер с Триером, после чего они с Гисласоном покинули собрание.

Но Том и Томас в тот вечер были не единственными, кто затаил обиду.

– Я считаю, что это было предательство с их стороны. А во всем таком я, можно сказать… unforgiving [15] , – говорит Ларс фон Триер. – Мне казалось, что мы сотрудничали, и все шло хорошо, потом вдруг они разобиделись там, в Каннах, и наплевали на общее дело и не захотели продолжать. Ну и пошли они к черту тогда.

Так что Томас Гисласон и Том Эллинг отправились своим путем, а Версель с Триером сняли «Эпидемию», странный фильм, где они сами сыграли авторов киносценария, без следа исчезнувшего в компьютерных недрах, после чего им за пять лихорадочных дней нужно было придумать и написать новый. К фильму, поставленному по этому второму сценарию, мы постоянно возвращаемся по ходу действия: в нем молодой врач-идеалист Месмер (которого играет сам Триер), несмотря на предостережения всех своих ученых коллег, отправляется в охваченную загадочной болезнью Европу, чтобы спасать человеческие жизни, но вместо этого, как оказывается впоследствии, только сам распространяет заразу.

На втором уровне повествования авторы представляют свой сценарий киноконсультанту Клаесу Кастхольму, когда в сюжете появляется вдруг гипнотизер Али Хаманн вместе с молодой девушкой, которую он гипнозом погружает в охваченную болезнью вселенную фильма, после чего у девушки начинается сильнейший панический припадок, а на собравшихся вокруг стола появляются нарывы.

Именно на презентации «Эпидемии» в Каннах в мае 1987 года, во время пресс-конференции, Ларс фон Триер представил публике свой знаменитый слоган: «Фильм должен быть как камешек в ботинке». Однако «Эпидемия» была не из тех камешков, которые рецензентам нравилось чувствовать в собственных ботинках. Рецензии были сдержанными, Мортен Пиил в газете «Информашон» назвал фильм «небольшой самовлюбленной показухой», однако, по мнению эксперта в творчестве Триера, Петера Шепелерна, здесь уже ясно видны наброски к «Королевству»: в тайном обществе врачей, в страхе больниц, в саркастических шутках, которые по-прежнему были настолько внутренними, что практически никто их не понимал, – до выхода на экраны «Королевства».

– Тогда-то все вдруг разглядели юмор в том, что мы делали с врачами в «Эпидемии», – говорит Ларс фон Триер. – И теперь они смеялись в кинотеатре в тех местах, где раньше воспринимали все смертельно всерьез.

Сесилиа Хольбек Триер прекрасно помнит то кольцо, которое Триер купил ей у ювелира на Кебмагергаде. Вернее, видеть она его никогда не видела, но Ларс очень часто о нем упоминал в течение тех полутора лет, когда он практически держал ее в осаде.

– Это было ужасно неловко, потому что в то время его ухаживания меня совершенно не интересовали. Так что я, кажется, сказала, чтобы он об этом забыл, и тогда он рассказал, что отослал кольцо обратно, – говорит Сесилиа Хольбек Триер, которая не находила ухаживания особенно романтическими. – Скорее его было слишком много, так что меня это даже немного пугало. Как-то это было слишком постановочно.

Ларс фон Триер тогда снимал «Элемент преступления» и делал все возможное, чтобы поразить воображение Сесилии, которая была старше его на три года, – половинами лошадей, вертолетными прогулками, желтым светом и грязью по горло. Сесилиа, однако, не искала себе в спутники жизни эксцентричного художника: ее мать была замужем за датско-норвежским писателем Акселем Сандемосе, и их бурная жизнь внесла столько беспорядка в ее детство, что Сесилиа искала «ветеринара», с которым они завели бы детей и зажили, как все.

Ларс и Сесилиа познакомились в общей компании в ночном поезде Копенгаген – Стокгольм. Сесилию пригласил туда Оке Сангрен, с которым они дружили, заранее предупредив ее: «Учти, что те, с кем Ларс обращается хуже всего, – это те, кто ему больше всего нравятся». Они вошли в поезд и увидели Ларса, сидящего на нижней полке и страдающего от головной боли.

– И я подумала: да ну, он ведь очень милый, – говорит Сесилиа Хольбек Триер. – Я с самого начала так считала, хотя он и не всегда одинаково мило себя вел.

Все время, пока они ехали на восток, Ларс не умолкая жаловался на головную боль и страх перед туннелями, больше ничего примечательного в тот раз не произошло, кроме того, что Ларс, очевидно, принял решение: он хочет быть вместе с Сесилией. Спустя некоторое время, когда они сидели в его маленькой машине после похода в кино, он сформулировал это несколько иначе.

– Он сказал: «И вообще, я думаю, что мы должны пожениться». Я расхохоталась, и он ответил: «Да, да, да! Ты, между прочим, не становишься моложе». Мне тогда было двадцать девять лет.

Но Ларс, как он сам признается, не сдавался.

– Я был очень настойчивым, это я умею. Я несколько лет осаждал Сесилию, с переменным успехом.

Если спросить, что именно его в ней так привлекло, в ответ он просто молча смотрит на вопрошающего. Если повторить вопрос, он отвечает:

– Ну, она была из неприступных мрачных женщин.

И уж если продолжать настаивать, говоря, что должно же было в ней быть что-то особенное, он сдается и признает:

– Она была очень красивой. Я был ужасно влюблен.