Теперь общепризнано, что Cocos nucifera тем или иным путем распространился между тропической Америкой и Юго-Восточной Азией при помощи человека до прихода европейцев, и, вероятно, что источником была Америка, где находили все родственные виды Cocos. Получается, что банан Musa paradisiaca как будто единственное культурное растение, намеренно доставленное с островов в Америку в доколумбово время. Спор о распространении банана служит превосходным примером неосмотрительной попытки выплеснуть ребенка вместе с водой. Хронисты второй половины XVI века считали банан Musa paradisiaca уроженцем Америки, где его встречали от Ялиско в Мексике до южного приморья Бразилии. Инка Гарсилассо де ла Вега, Патер Акоста, Патер Монтесинос и Гуаман Пома единодушно подчеркивали, что банан разводили в Перу до конкисты. Много позднее Виттмак и Кук обращали внимание на примечательный ботанический факт, что в числе пищевых растений древних перуанцев был род Musa, а это несомненный признак заморских связей до Колумба. Казалось бы, трудно оспаривать и отвергать единое мнение хронистов, современников завоевания европейцами Перу, однако Меррилл полагал, что все они заблуждались насчет банана. Он заявил: «…вернее всего, его первоначально доставили португальцы через острова Зеленого Мыса».

Широко распространилась гипотеза, будто Томас де Берланга, епископ Панамы, в 1516 году посадил бананы на острове Доминго в Карибском море, откуда туземцы без ведома испанцев сумели очень быстро доставить корневища на Панамский перешеек, в Мексику, Бразилию и Перу. О слабостях этой гипотезы писал Хаген, который считал, что только чудом можно было бы объяснить такое распространение. Свою критику он подтверждал тем, что Орельяна, когда он в 1540–1541 годах первым из европейцев поднялся к андским истокам Амазонки со стороны Тихого океана и затем пересек Южную Америку, повсюду в верховьях великой реки встречал банан, но банан не дает семян и сам распространяется очень плохо: надо выкопать корневище созревшего растения, разделить на части и высадить. С той поры, как епископ де Берланга впервые посадил привезенные из Африки корневища на одном из Больших Антильских островов, до тех дней, когда Орельяна обнаружил многочисленные плантации банана в глухих районах Амазонки, прошло всего двадцать четыре года. И выходит, что, отстаивая изоляционизм, сторонники послеколумбова внедрения банана в Перу и Бразилию поневоле оказались поборниками крайне диффузионистского взгляда. Как объяснить, что посаженные де Берлангой корневища тотчас выкопали и за двадцать четыре года доставили к самым изолированным лесным племенам в бразильских Андах, если вы при этом отказываетесь допустить, что высокоразвитые культуры по обе стороны Панамского перешейка могли обменяться импульсами за несколько тысячелетий? Меррилл, как уже говорилось выше, в конечном счете перестал утверждать, что банан был ввезен европейцами.

Еще одним примером того, как предвзятое мнение, согласно которому в Новом Свете не было развитого мореходства, толкало ботаников и историков на поспешные выводы, может служить дискуссия о культурной фасоли.

В статье о происхождении фасоли обыкновенной (Phaseolis vulgaris) Кёрнике подчеркивал, что, по утвердившемуся мнению, в Европе эту культуру возделывали еще древние греки и римляне под названием «долихос», «фасеолос» и т. п. Аристофан и Гиппократ писали о ней около IV века до н. э., причем Аристофан называл ее «фаселос». И когда выяснилось, что ту же самую фасоль культивировали аборигены Нового Света, решили, что ее туда ввезли после Колумба испанцы из Старого Света. Все принимали это объяснение, пока Виттмак не нашел фасоль обыкновенную в материале раскопок, произведенных Рейссом и Штюбелем на месте древних захоронений в Анконе (Центральное Перу). Семена фасоли лежали рядом с мумиями, преданными земле задолго до открытия Америки европейцами. Позже археологи обнаружили фасоль обыкновенную в доинкских поселениях вдоль всего побережья Перу. Ботаники получили убедительное свидетельство, что фасоль возделывалась в Новом Свете до прихода европейцев, и ссылаться на испанцев стало невозможно. А так как европейских видов фасоли доколумбовой поры уже нельзя было найти, гипотезу пересмотрели и решили (Виттмак), что родина фасоли обыкновенной — Древняя Америка, откуда испанские мореплаватели привезли ее в Европу. Однако повторное рассмотрение этой запутанной ботанической проблемы Хатчинсоном, Силоу и Стефенсом, вместе с генетическими свидетельствами по другим культурам Нового Света, убедило их, что фасоль — еще одно ботаническое подтверждение доколумбовых связей между Старым и Новым Светом. Среди бобовых не только обыкновенная фасоль заслуживает более осмотрительного этноботанического подхода, но и фасоль лимская, а также канавалия.

Пристрастные попытки намеренно обойти важные этноботанические указания достигли апогея в дискуссии о батате в Полинезии. Стремясь умалить его ценность как индикатора для антропологической науки, некоторые ученые утверждали, в частности, что батат мог быть захвачен корнями упавшего дерева на побережье Перу и принесен течениями в Полинезию, где его нашли и посадили островитяне. Эта гипотеза отпала, когда Симен открыл, что растение было известно в Южной Америке и Полинезии под одним и тем же названием кумар или кумара. Но тут же на смену пришло предположение Фридеричи и Лемана, что американское растение и его кечуанское название попали в Полинезию из Перу с первыми испанскими каравеллами — во время плаваний Менданьи или Кироса. В 1932 году, когда Диксон убедительно показал, что кумара широко возделывалась в далеких уголках Полинезии задолго до входа испанцев в Тихий океан, пришлось отказаться и от этой гипотезы. Оставалось признать, что аборигены Америки выходили в океан. Тем не менее Меррилл сделал еще одно отчаянное усилие и на короткое время совсем запутал дело. Яростно атакуя диффузионизм, он писал:

«Хотя я, готовя эту работу, держался почти всеми признанного взгляда, что батат (Spomoea batatas) происходит из Америки, у меня есть причины (но нет еще веских доказательств), чтобы считать его неверным. Вероятно, батат сперва был выведен гибридизацией в Африке, а затем перенесен человеком через Атлантику в Америку, за несколько столетий до того, как Колумб достиг Вест-Индии; но может быть, еще раньше он через Мадагаскар и Маскаренские острова попал в Малайзию, Папуасию и Полинезию и даже достиг западного побережья Южной Америки. Доказать это пока нечем, но гипотеза заслуживает дальнейшего изучения».

Другими словами, чтобы оспорить свидетельства о коротком пути из Америки, всерьез была предложена гипотеза, будто батат один, без каких-либо сопутствующих элементов, проделал в двух направлениях маршрут из Африки вокруг света до атлантического и тихоокеанского побережья Америки до появления Колумба, причем на этом пути он был затем утрачен везде, кроме Полинезии. Некоторые историки решили, что африканское происхождение батата в самом деле доказано, а Саггс распространил недоразумение, сославшись в популярной книжке на батат как на показатель переселения, прямо противоположного тому, которое прежде связывали с этой культурой.

Группа ученых, приняв вызов, заново рассмотрела проблему батата. Исследовав ее со всех сторон (филогенетическое родство с дикими видами, гибридизация, вариации, внутри- и межвидовая уживаемость, сравнительная морфология культурных видов, цитология, географические особенности в морфологии цветка и листа, характере стебля и корня, волосатости и окраске, географические различия в возделывании культуры, наконец, этноэкологические, исторические и лексические данные), Д. Йен, И. Нисияма и Г. Конклин на Десятом тихоокеанском конгрессе в Гонолулу в 1961 году сделали доклад об итогах на симпозиуме «Растения и миграция тихоокеанских народов». Было убедительно доказано, что родина батата — тропическая Америка, откуда его до прихода европейцев перенесли в Полинезию, а в Африку, Малайзию и западные тихоокеанские области он был впервые доставлен уже европейцами.

Трудно назвать другое культурное растение, чье происхождение и распространение было бы так основательно проверено.

Полагаясь на доктрины антропологических наук о неспособности американских аборигенов достичь Полинезии, ботаники иногда неверно определяли растения. Примером может служить неожиданное открытие линтерного хлопчатника в Полинезии.

Хлопчатника, будь то дикого или культурного, не было ни в Австралии, ни в Микронезии, ни в Меланезии. Зато европейцы встретили линтерный, поддающийся прядению хлопчатник, начиная с побережья Мексики и Перу, и в зоне, включающей Галапагосские и Маркизские острова, о-ва Общества и Фиджи, вплоть до границ Меланезии. Впрочем, полинезийцы делали одежду из луба, трудоемкое прядение и ткачество не привлекло их даже тогда, когда это ремесло попытались ввести на Таити европейцы, обнаружившие в новом краю «великое обилие хлопчатника и индиго» (Робертсон, Эллис). Считалось несомненным, что американские земледельцы не могли доставить эти культурные растения в Полинезию, прежде чем ее открыли европейцы. А так как полинезийские виды отличались от хлопчатника Старого Света, их априорно сочли эндемиками. Одну разновидность, найденную в Центральной Полинезии, назвали gossipium taitense, другую, обнаруженную на Гавайских островах,— gossipium tomemosum. Только в 1947 году Хатчинсон, Силоу и Стефенс, заново рассмотрев все виды хлопчатника, установили, что хлопчатник Центральной Полинезии неверно полагали местным, на самом деле это лишь разновидность культурного gossipium hirsutum var. punctatum Нового Света, которая не нуждается в отдельном наименовании. Гавайский хлопчатник тоже оказался происходящим от аллоплоидной, следовательно, американской разновидности, генетически родственной двум хлопчатникам, выведенным путем гибридизации и окультуривания на заре аборигенного земледелия Америки.