И снова Любимов лукавит, обходя стороной свою подпись под письмом так называемого «Интернационала сопротивления», где он в числе других подписантов требовал от Горбачева и K° публично покаяться за ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году и ввод войск в Афганистан в 1979 году. А это уже чистая политика. Чуть позже Любимов родит на свет версию (ее обнародует Валерий Золотухин), что подписать это письмо его уговорил Владимир Максимов, который был его спонсором на Западе: обеспечивал средствами, знакомил с нужными людьми.

Кстати, тот же Золотухин отнесется к мадридским разглагольствованиям Любимова скептически. В своем дневнике от 21 марта он запишет следующее:

«Все время хотелось спросить: „А зачем вы тут „выживаете“, а не живете дома, где есть и театр, и нужда в нем, да и с голоду не помрете. Ну, не будет „Мерседеса“, хотя почему!“

«Советский режиссер хочет вернуться в СССР» – с таким подзаголовком вышли газеты, и как – этому я свидетель – окрысилась Катерина (жену Любимова Каталину в России все называли Катериной. – Ф.Р.): схватила газету, стала выговаривать Юрию:

– Они всегда были б…!

– Ну что ты хочешь от прессы… во всем мире она такая, лишь бы платили…

Шеф мне на программке написал: «Валерий. Побойся Бога!»

Боже мой! Какая безгрешность! Он думает, раз поселился в Иерусалиме, значит, с Богом по корешам. Ни тени сожаления, ни намека на раскаяние или чувство вины… Опять кругом прав, остальные все дерьмо. Откуда-то выдумал чудовищную историю, как выкидывали чиновники «Дубинушку». Кому он это говорит, кому лапшу вешает, мудрости в нем не прибавилось, хотя часто говорит о возрасте и библейские мотивы вплетает в речь…»

Совсем иные чувства одолевали в Мадриде другого таганковца – Вениамина Смехова. Тот буквально светится от счастья от встречи с Любимовым и вписывает в свой дневник строки совсем иного плана – по-щенячьи восторженные, полные такого пафоса, что им могли бы позавидовать даже передовицы брежневских времен. А писал он следующее:

«Великодушие и щедрость – достояние богатых душою. Мы были бедны – и хватало на нашей улице мелочных счетов, кухонного огрызательства, казарменной грубости. Мы осознали свое богатство – богатство национальных и человеческих недр, богатство перспективы, богатство выстрадавшей свою необратимость перестройки – и мы можем позволить себе роскошь щедрого, благородного поступка. Состязательность мнений в прессе; допуск частных инициатив в экономике, обучение кооперации и гласности – вот реальные признаки силы, и не беда, что хватает еще грязи на проезжей части и в потоке „писем-откликов“, ибо сия грязь, ибо судорожные рывки к месту бывшей кобуры в ответ на несогласие – все это пережитки бюрократического феодализма…»

Именно в Мадриде между основателем «Таганки» и временным руководителем театра Николаем Губенко была достигнута договоренность о том, что Любимов прилетит в Москву по частному приглашению Губенко в первой половине мая этого года на премьеру своего спектакля «Владимир Высоцкий», который официально разрешен для включения в репертуар театра.

По рассказам сведущих людей, это возможное возвращение Юрия Любимова на родину обсуждалось на самом Политбюро и голоса разделились поровну, шесть «за», шесть – «против». Спор разрешил седьмой голос, который принадлежал Михаилу Горбачеву: он проголосовал за возвращение Любимова. После победы над Ниной Андреевой дела державников были совсем плохи. Развитие политической реформы «по Горбачеву» стало набирать обороты, оказавшиеся на коне «шестидесятники», или «дети ХХ съезда», к которым относился и Юрий Любимов, стремились вернуть в строй своих бывших «солдат». Готовилась почва для широкомасштабной акции по возвращению на родину всех бывших диссидентов и эмигрантов.

Любимов приехал на родину 10 мая 1988 года. Встреча была теплой и широко освещалась в советской прессе. Ступив на родную землю, Любимов не преминул «покаяться» перед властью, которая простила его за подпись под прошлогодним письмом «Интернационала сопротивления». В интервью газете «Известия» Любимов заявил:

«Когда дал согласие подписать „Манифест 10“, тот, который был опубликован в „Московских новостях“, то думал, что он будет полезен перестройке. А вышло наоборот. Вам надо только понять, что я не знал о том броском заголовке, который предшествовал этому письму, – в западных газетах их вообще придумывают отдельные люди, им-то и важно, чтобы было позабористее, посенсационнее. Ну, а, кроме того, коллективные письма никогда не выражают личных чувств, тем более что мне читали его в конце концов по-английски, – кто-то вставляет какую-то фразу, тебе она может не нравиться, тебе кажется, что нужно вставить не это, а что-то другое… Я долго не мог расхлебаться с этим „Манифестом“ там, на Западе, ибо категорически отказывался участвовать в подобного рода коллективных воззваниях. И впредь не собираюсь… Я художник, а не политик… Я сегодня здесь, разговариваю с вами, несмотря на то что, как я полагаю, решение о моем приезде было делом непростым…»

Этим дежурным «покаянием» Любимов, по сути, решил проблему своего возвращения на родину. Вообще он еще в советские годы отличался умением, как говаривал Остап Бендер, «забить баки» любому собеседнику. Будь то какой-нибудь член ЦК КПСС, чиновник из Министерства культуры или актер его собственного театра. Об этом таланте Любимова его бывший коллега по Вахтанговскому театру и «Щуке» Владимир Этуш высказался следующим образом:

«Любимов всегда очень много разговаривал, на любую тему. Но особенно любил поговорить относительно системы Станиславского. Как-то мы ездили на очередные гастроли в Ленинград. И один наш актер, Надир Михайлович Малишевский, к сожалению, очень рано скончавшийся, жил в одном номере с Любимовым. А Любимов был страшный говорун! И я спрашиваю Малишевского: „Надир, как ты выдерживаешь?“ Он мне отвечает: „А я научился спать с открытыми глазами“…»

Все десять дней своего частного пребывания в Москве Юрий Любимов жил на квартире Николая Губенко и Жанны Болотовой на Комсомольском проспекте. Побывал режиссер в гостях и у Леонида Филатова с Ниной Шацкой. От этого визита осталась коллективная фотография его участников, где все выглядят вполне умиротворенно, а некоторые и вовсе счастливо (на фото запечатлены Любимов, Филатов, Шацкая, Губенко, Болотова, Смехов и др.). Никто из позирующих фотографу людей даже не догадывается, что пройдет всего четыре года, и судьба разведет их в разные стороны, сделает непримиримыми врагами и тот хлеб, что они делили за общим столом, встанет им поперек горла.