Н. Прозоровский: «135 голосов „за“. Прошу фиксировать, потому что это очень важно. 144. Кто против?»

Е. Габец: «Среди присутствующих таковых не нашлось».

Н. Прозоровский: «Итак, 144. Этого вполне достаточно. В принципе нам вообще не нужен был бы кворум. Потому что те люди, которые хотят участвовать в этой организации, те и будут участвовать».

Н. Губенко: «Я хотел сказать только два слова. Я понимаю, что то, что здесь произошло, это большое несчастье. Но я повторяю, что в отношении меня Юрий Петрович был не кем иным, как лжецом. Если он ставит вопрос так, что, пока этот человек будет в этом театре, он вообще не будет со мной разговаривать, я этот театр покидаю. Всего хорошего».

В зале раздаются возгласы: «Нет! Нет! Не ставьте нас в такое идиотское положение! Это же нечестно!»

Н. Губенко: «Вы меня, наверное, неправильно поняли. Юрий Петрович через три дня уедет на очередных полтора года».

В зале раздается смех, звучат аплодисменты. После собрания началась репетиция спектакля «Живой».

Это собрание окончательно разделило труппу «Таганки» на две части: любимовцев и губенковцев. Каждая из сторон стала апеллировать к прессе, пытаясь тем самым перетянуть общественное мнение на свою сторону. Так, 18 января в «Комсомольской правде» была озвучена точка зрения «губенковско-филатовской» стороны. Статья называлась «Непродажная „Таганка“, или Последний спектакль Юрия Любимова», автор – А. Цыганов. Приведу ее с небольшими сокращениями:

«Кумиры рушатся со стоном. И как ни желанна новая жизнь, крушение прежних идеалов оставляет трудно заживающие рубцы в душе общества.

Сегодня к ним прибавился еще один. «Таганка».

Собственно, театр Высоцкого и Любимова давно перестал быть меккой. Хотя еще долго служил прекрасной памятью всему достойному и правдивому. И все ждали – вернется Юрий Любимов, тогда…

Любимов вернулся.

И… ничего. Кроме газетных публикаций о том, какие горизонты откроются в неопределенном будущем.

Сегодня, похоже, это будущее пришло. Во всяком случае в недавнем своем интервью Юрий Любимов заявил, что приехал «для того, чтобы встретиться с Поповым по вопросу приватизации театра». А на закономерный вопрос – почему при нем театр дошел до нынешнего его состояния, добавил: «Театр – не богадельня… Почему я должен обеспечивать людей в полном расцвете сил и энергии?»

Ответная реакция артистов не заставила себя ждать, но им подробнее разъяснять свои слова Юрий Петрович не стал.

– Мы лишь стороной слышим, – говорит Леонид Филатов, – что вот-вот подписывается контракт, задумываются какие-то реорганизации, увольнения… Конечно, это право руководителя, но если бы он жил здесь, нашу еду ел, разделял с нами тяготы в умирающем театре и в обезумевшей стране. Но этично ли, находясь за границей, устраивать операцию с запрограммированным летальным исходом? Что это за операция такая накануне конца света? Зачем затевать реорганизации, перспектив у которых нет – потому что он опять уедет, и опять надолго, и все это знают…

Многие артисты, узнав о контракте, проявили вполне здоровое беспокойство за свою судьбу – и на фоне газетных высказываний Любимова оно им кажется далеко не беспочвенным. Тем более что не совсем понимают, какой еще власти над ними не хватает сегодня ему – главному режиссеру, художественному руководителю, директору театра, и прежде всего Мастеру, чей творческий авторитет не подвергается сомнениям.

– Я, – говорит актриса Елена Габец, – не понимаю, почему гениальный режиссер Любимов не хочет оставаться художником, заниматься творчеством, как Мастер возрождать театр? А хочет заниматься приватизацией, акционированием, решением судеб и т. д.

– Почему не заняться творчеством? – как-то очень горько спрашивает Леонид Филатов. – Почему не сделать спектакль? Не может здесь подолгу жить – приноровимся, попробуем быстро репетировать, как на Западе. Ну об искусстве-то хоть немножко! Нет, все о капитализме, о положении в стране, пересказы статей из «Московских новостей»…

Очевиден здесь и другой аспект: на приватизацию заявлен не просто театр, а Театр на Таганке.

– Контракт, – высказывает мнение Елена Габец, – это сложное обговаривание интересов всех сторон. У артистов они тоже есть. Да и не только у артистов. У культуры у русской, у народа. Нельзя в один день росчерком пера превратить историю театра в предмет частных взаимоотношений между Гавриилом Харитоновичем (Поповым. – Ф.Р.) и Юрием Петровичем или Юрием Петровичем и труппой.

Впрочем, главная потеря, кажется, состоялась.

– Словом, у меня ныне чувство ужаса, горечи и жалости, – рассказывает Леонид Филатов. – Конечно, Любимов – гений, он останется в истории. Но так, видно, распорядилась судьба, что теперь у нас проблемы с Отцом. Актеры позволяли ему все, они его любили, обожали, получали очередную порцию хамства и прощали. Считали: пока не опустится занавес, мы должны быть с ним.

Но получилось, что он не с нами. Что бы он там ни рассказывал, я не думаю, чтобы он мог внятно объяснить, зачем на фоне этой чумы, которая происходит в стране, живя там, в благополучной ситуации, упразднять театр-символ, затевать всю эту дележку на чистых и нечистых, на каинов и авелей, одни из которых должны иметь работу за счет других. В чем виноваты артисты? И не просто артисты, а именно эти, столь много и для него лично сделавшие: они таскались по начальству, защищали, не спали ночами, противостояли, когда надо было. Они делали многое, не получая ничего. В этом театре вообще никогда не работали за деньги. Работала любовь, работала команда. Они не ждали за это даже нравственной платы. И вот теперь, когда им по пятьдесят лет, он решил, что им надо умирать. Умирать раздельно.

Когда умирает «Таганка», что-то умирает вообще. И ты оглядываешься с удивлением, вдруг обнаруживая: где громко, где тихо, но ушли практически все духовные символы нашего прошлого. Скандалы и распады затронули самые звучные театры – от МХАТа до Большого. Писательская совесть нации загрязнена плевками и следами каблуков, которыми награждали друг друга былые «инженеры человеческих душ». Трудноопределимый, но явный кризис затронул интеллигентские газеты: вроде бы ничто не изменилось, а не читают их!