«Я с самим собой. И со своей семьей – женой и сыном. И больше мне никто не нужен. Вот я с кем… Театр не мой. Его уже разделили БЕЗ МЕНЯ (выделено интервьюером. – Ф.Р.). И без меня превратили неизвестно во что…»

Да, память мэтра оказалась избирательной: обвинив Губенко во всех грехах, себя он выставил в самом лучшем свете. Однако ведь не Губенко в 83-м остался на Западе и стал предъявлять оттуда разного рода ультиматумы. Будь Любимов честным до конца, взял бы да и признался: мол, устал бороться с чиновниками от искусства, устал выслушивать сетования жены на трудные условия жизни в Советском Союзе, вот и решил разом разрубить этот «гордиев узел». Но в таком случае лопнул бы тот «мыльный пузырь», который Любимов и его защитники так старательно надували все эти годы.

Далее в своем интервью Любимов сетует на ужасные условия жизни, которые существуют уже в ельцинской России. Цитирую:

«Никто не помог навести в театре элементарный порядок, чтобы здесь не били стекла, не устраивали безобразий. Здесь воруют, как и во всей стране. У нас были немцы, угощали тут всех кофе, а в итоге у них украли термос. Немцы привезли швейную машинку, чтобы при случае что-то пришить, подогнать – машинка исчезла. Театр, как в фокусе, отражает весь развал в стране. Растление и распад всеобщий…»

Ничем не угодишь режиссеру: советская власть плоха, «демократическая» Россия тоже негожа. Видимо, ему только на Западе хорошо: сытно и термосы не воруют. И вновь приходят на память слова испанского режиссера Анхеля Гутьерреса: «Любимову Россия не нужна. Он не думает о судьбе русского народа, русской души. Россия ему нужна как реклама… для звездочки, для языка – это проституция. Он смеется, издевается над русской Россией».

Из этой же «оперы» и гневные слова по адресу советской власти:

«Деда моего в снег выбросили в 80 лет. Отца моего арестовали, мать арестовали. Тетку арестовали. Мы остались втроем. Дети. Это родина? Эта родина убила всех своих лучших сынов…»

После этих речей хочется спросить у режиссера: зачем же вы 50 (!) лет служили этой жуткой власти, даже ордена из ее рук получали? Причем самые высокие ордена и награды: Сталинские премии, орден Трудового Красного Знамени? Зачем же нужно было их принимать, да еще наверняка благодарить власти за внимание к своей персоне? Логичнее было бы отказаться от этих наград. Вот это был бы поступок достойный человека, для которого память об убиенных этой властью родственниках занозой сидит в сердце. Но Любимов этого не сделал и 30 лет носил в кармане билет члена КПСС. А едва эта власть пала, как началось: ненавижу!.. презираю!.. Будто не при советской власти Любимов стал популярным актером (в 40-е), получил в свое руководство театр (в 60-е), стал известен на Западе как талантливый режиссер (в 70-е).

Коснулись собеседники в этом разговоре и нашего героя, Леонида Филатова. Журналистка спросила мэтра: «Я никак не могу понять, почему Леонид Филатов выдвинут на первую строчку в жалобном письме актеров?»

Ю. Любимов: «Он просто выбрал себе роль благородного защитника…»

Корреспондентка: «Обездоленных?»

Ю. Любимов: «Они не обездоленные. Филатов прибегает в театр между съемками и халтурами. Он здесь фактически не работает. Если бы он работал здесь, тогда он мог бы с правом говорить. Тут он то раскаивается, то ему стыдно за свое поведение. А как закрутят его эти бесы, опять начинает играть роль соловья-разбойника, упиваясь собственным красноречием. Это же просто неприлично. Если вы хотите работать – создайте спектакль, и Москва станет вам рукоплескать…»

Досталось «на орехи» и другому известному актеру – Александру Калягину, который имел несчастье подписать письмо Ельцину о разделе «Таганки». Любимов помянул его следующим образом:

«У Калягина ко мне особый счет: он репетировал Галилея (дело было почти 30 (!) лет назад – в 1965 году. – Ф.Р.), а играл Галилея Высоцкий. Калягин поддерживает эту группу людей, видимо, наигравшись Ленина (речь идет о спектакле МХАТа «Так победим!» – Ф.Р.). Они сошлись на Ленине. Оба играли (Губенко играл Ленина в документальном телесериале 1987 года. – Ф.Р.) и подали руки: Ленин – Ленину…»

Закончила свою статью журналистка следующим пассажем: «Господи, какую же тяжкую долю ты уготовил талантливым людям в России (каково, а: Господь, оказывается, виноват в том, что талантливые люди превращаются неизвестно во что! – Ф.Р.). Когда-то таганковцы, ушедшие в «Современник», бестактно и бездарно поносили со сцены Эфроса. Теперь не успокоятся, пока не доведут до инфаркта Любимова. Во имя чего эта кровавая баталия? Каково читать фразочку из письма одиннадцати таганковцев в Моссовет: «Мы желаем Юрию Петровичу Любимову здоровья и творческих успехов, мы желаем нашим сослуживцам, которых Юрий Петрович зачислит в свою труппу, удачи и благополучия, оставляя ему право выбора любой из сцен нашего театра. Просим вас предоставить нам возможность начать работать».

Словом, ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. Неужели сгрызут и не покраснеют?

За кулисами я столкнулась с артистом Борисом Хмельницким. «Ну каково?» – говорю. Улыбнулся: «Двух театров на Таганке быть не может. Только один – с Любимовым». Главный художник театра Давид Боровский взглянул на конфликт изнутри: «Если под одной крышей будут два театра – это второй Карабах».

Горько все это. Мастер приехал ради творчества – не мешайте ему».

Это интервью Любимову и K° не помогло: в те дни свет увидело решение президиума Моссовета о том, чтобы «Таганку» разделить. Когда об этом узнал Любимов, он стал подумывать о том, чтобы вообще закрыть этот театр. Но как это сделать, он не знал. Горечь от тех дней режиссеру скрасил его старший сын Никита, который в середине января 1993 года родил отцу внука. Плюс спасала работа: Любимов репетировал настольную книгу либеральной интеллигенции роман «Доктор Живаго».