Шрифт:
«Вое ваши друзья без различия убеждений, без колебаний, единогласно увещевают вас вернуться, чтобы сохранить свою жизнь, свою родину, своих друзей, свое имущество, свою честь и чтобы вкусить новых времен, которых мы так пламенно желали и чаяли».
Палла верил, что для Флоренции снова настал золотой век, и не сомневался, что правое дело восторжествует. Несчастному пришлось быть одной из первых жертв реакции при возвращении Медичи.
Его слова убедили Микеланджело. Он вернулся, не спеша, — так как Баттисте делла Палла, выехавшему к нему навстречу в Лукку, пришлось много дней его прождать и он чуть ли не начал даже терять надежду [184] . Наконец 20 ноября Микеланджело возвратился во Флоренцию [185] . 23–го приговор об изгнании был снят с него Синьорией, но было решено, что доступ в Большой совет на три года будет для него закрыт [186] .
184
Он написал ему еще ряд писем, умоляя вернуться.
185
За четыре дня до этого по декрету Синьории он был лишен жалованья.
186
Судя по письму Микеланджело к Себастьяно дель Пьомбо, он должен был еще заплатить коммуне штраф в 1 500 дукатов.
С этого времени Микеланджело доблестно исполнял свой долг до конца. Он снова занял свои позиции на Сан — Миньято, которые, вот уже месяц, подвергались бомбардировке со стороны врагов; снова стал укреплять холм, изобрел. новые машины и спае, как говорят, колокольню, прикрыв ее матрацами и шерстяными тюками, подвешенными на канатах [187] . Последний след его деятельности во время осады содержится в донесении от 22 февраля 1530 года, где рассказывается, что он вскарабкался на крышу собора для наблюдения за движением неприятеля или для проверки состояния купола.
187
«Когда папа Климент и испанцы, — рассказывает Микеланджело художнику Франсишко да Оланда, — начали осаду Флоренции, врагам долгое время мешали машины, которые я поставил на башнях. Однажды ночью я приказал покрыть поверхность стен мешками с шерстью; другой раз я выкопал рвы и наполнил их порохом, чтобы спалить кастильцев, и я видел, как взлетали на воздух их разорванные члены… Вот чему служит живопись! Она служит машинам и военным приспособлениям; она служит для того, чтобы придавать бомбардам и аркебузам подходящую форму; она служит для того, чтобы наводить мосты и изготовлять лестницы; а больше всего она служит для планов и размеров крепостей, бастионов, рвов, мин и контрмин…» (Франсишко да Оланда, «Диалог о живописи в городе Риме». Часть третья, 1549 г.)
Между тем беда, которой он ждал, настала. 2 августа 1530 года Малатеста Бальони изменил. 12–го Флоренция капитулировала, и император передал город папскому комиссару Баччо Валор, и. Тогда начались казни. В первые дни ничто не могло сдержать мстительность победителей; лучшие друзья Микеланджело, — Баттиста делла Палла, — первыми были поражены. Микеланджело, как говорят, спрятался на колокольне Сан — Никколо — ольтр — Арно. Он имел полное основание бояться: разнесся слух, будто о. н хотел разрушить дворец Медичи. Но Климент VII не утратил своего расположения к нему. Если верить словам Себастьяно дель Пьомбо, он выказывал большое огорчение по поводу того, что узнал относительно деятельности Микеланджело во время осады; но он ограничился тем, что пожал плечами и сказал: «Микеланджело неправ; я никогда не делал ему зла» [188] .
188
Письмо Себастьяно дель Пьомбо к Микеланджело. (29 апреля 1531 г.)
Как только первая ярость составителей проскрипций утихла, Климент прислал письмо во Флоренцию; он приказывал разыскать Микеланджело, прибавляя, что если он хочет продолжать работу над гробницей Медичи, то к нему должно отнестись со воем почтением, которого он заслуживает [189] .
Микеланджело вышел из своего тайника и снова принялся за труд во славу тех, с кем он раньше боролся. Бедняга сделал больше: он согласился для Баччо Валоря, орудия низких папских дел, для убийцы друга его Баттисты делла Палла, изваять «Аполлона, вынимающего стрелу из колчана» [190] . Вскоре он отречется от флорентийских изгнанников [191] . Печальная слабость великого человека, вынужденного низостью защищать жизнь своих художественных мечтаний от смертоносной грубости материальной силы, которая могла в любой момент его задушить! Недаром весь конец своей жизни ему пришлось посвятить на то, чтобы воздвигнуть нечеловеческий памятник апостолу Петру; неоднократно, как и тому, приходилось ему плакать, слыша пение петуха.
189
Кондиви. С 11 декабря 1530 г. выплата жалованья Микеланджело была возобновлена папой.
190
Осенью 1530 г. Статуя эта находится в флорентийском Национальном музее.
191
В 1544 г.
Принужденный ко лжи, доведенный до лести Вал — ори, до прославления Лоренцо, герцога Урбинского, он преисполнен скорби и стыда. Он бросается в работу, и нее он вкладывает всю свою яростную жажду небытия [192] . Он ваяет уже не Медичи, он ваяет статуи своего отчаяния.
Когда обратили его внимание на недостаточное сходство его портретов Джулиано и Лоренцо Медичи, он гордо ответил: «Кто это заметит через десять столетий?» Из одного он сделал Действие, из другого — Мысль; а статуи цоколя, комментирующие (их, — «День» и «Ночь», «Заря» и «Сумерки», — говорят об. истощающем страдании жизни и о презрении к существующему. Эти бессмертные символы человеческой скорби были окончены в 1531 году [193] . Высшая ирония! Никто их не понял. Джованни Строцци, увидев ужасающую «Ночь», сложил на нее concetti:
192
В эти же годы, самые мрачные в жизни Микеланджело, в силу дикой реакции его натуры против христианского пессимизма, который его душил, он исполнил вещи дерзко языческого характера, как «Леда, ласкаемая лебедем» (1529–1530), написанная для герцога Феррарского и подаренная Микеланджело своему ученику Антонио Мини, который отвез ее во Францию, где она, как говорят, была уничтожена около 1643 г. Сюбле де Нуайе за свое сладострастие. Немного позднее Микеланджело нарисовал для Бартоломео Беттини картон «Венера, ласкаемая Амуром», с которого Понтормо написал картину, находящуюся в Уффициях.
Другие рисунки, полные великолепного и сурового бесстыдства, относятся, повидимому, к той же эпохе. Шарль Блан описывает один из них, «где виден восторг насилуемой женщины, которая с силой отбивается от еще более сильного похитителя, но лицо ее невольно выражает чувство счастья и гордости».
193
«Ночь» была изваяна вероятно осенью 1530 г.; окончена она была весной 1531 г.; «Заря» — в сентябре 1531 г.; «Сумерки» и «День» — немного позднее. — См. Ernst Steinmaun, «Das Geheimnis dei Mtdicigr`abre Miche, Anoeios», Hiersemann, Leipzig. 1907.
Микеланджело ответил:
Сон дорог мне, из камня быть — дороже, Пока позор и униженье длятся. Вот счастье — не видать, не просыпаться! Так не буди ж и голос снизь, прохожий [194] .194
Стихотворения, CIX, 16, 17. Фрей относит эти стихи к 1545 г.
«Значит, в небе спят, — восклицает он в другом стихотворении, — раз один человек завладевает имуществом стольких людей!»
И порабощенная Флоренция отвечает на его стоны [195] :
Пребудьте вы в своем священном строе, Ведь кто решил, что вас меня лишает, — От страха не вкушает преступленья. Так любящим печальней положенье В обильи, что страстей смиряет волны, Чем в горестях, когда надеждой полны [196] .195
Микеланджело воображает диалог между Флоренцией и флорентийскими изгнанниками.
196
Стихотворения, CIX, 48.
Для тысячи любовников и вдвое Тебя творили ангелоподобно, — И небу спать удобно, Когда один все захватил чужое! Верни к слезам и вою Свой взор, что с отвращением взирает На светлый дар свой, на свое творенье.Ответом на эту жалобу изгнанников являются вышеприведенные слова Флоренции. Прим. Перев.
Надо представить себе, чем для тогдашних душ было взятие Рима, и падение Флоренции: ужасающим банкротством разума, крушением! Многие от него уже не отравились.
Себастьяно дель Пьомбо впадает в гедонистический скептицизм:
«Я дошел до такого состояния, что вселенная может рухнуть, не причинив мне ни малейшего беспокойства… Я смеюсь надо всем… Мне кажется, что я уже не тот Бастьяно, каким был до взятия Рима, я не могу опомниться» [197] .
197
Себастьяно дель Пьомбо к Микеланджело. (24 февраля 1531 г.) Это было первое письмо, написанное им после взятия Рима:
«Одному богу известно, как я счастлив, что после стольких бед, невзгод и опасностей господь всемогущий оставил нас по своей жалости и милосердию живыми и здоровыми: подумать, так пойстине вещь удивительная… Теперь же, куманек, когда мы прошли через огонь и воду и претерпели то, чего и вообразить невозможно, возблагодарим бога всего сущего, и небольшой остаток нашей жизни проведем, по крайней мере, как можно спокойнее. На фортуну рассчитывать нечего, так она зла и прискорбна…»
Письма их вскрывали. Себастьяно советует Микеланджело, бывшему на подозрении, писать измененным почерком.