Шрифт:
В любви он терял всякое достоинство. Он унижался перед молодчиками вроде Фебо ди Поджо [34] . Он называл «мощным гением» такую привлекательную, но посредственную личность, как Томмазо деи Кавальер и [35] .
Эти слабости любовь, по крайней мерс, делает трогательными. Но они печальны, прискорбны, — не смею сказать: позорны, — когда вызываются чувством страха. Внезапно на Микеланджело нападает панический ужас. Тогда он бежит с одного конца Италии на другой, гонимый страхом. Он бежит из Флоренции в 1494 году, напуганный видением. Он бежит в 1 529 году из Флоренции, — из Флоренции осажденной, защита которой Поручена ему. Он бежит в Венецию. Он готов бежать во Францию. Потом он стыдится этой ошибки; он заглаживает ее, возвращается в осажденный город и исполняет свои обязанности вплоть до конца осады. Но когда Флоренция взята, когда действуют проскрипции, как он был слаб, как дрожит! Он доходит до того, что ухаживает за Валори, составителем проскрипций, только что пославшим на смерть друга его, благородного Баттисту делла Палла. Увы! Он отказывается от своих друзей, флорентийских изгнанников [36] .
34
Смотри смиренное письмо Микеланджело к Фебо в декабре 1533 г. и ответ Фебо в январе 1534 г., попрошайнический и вульгарный.
35
«…Если я не обладаю искусством мореплаванья, как ваш мощный гений, он должен простить мне это и не презирать меня, так как я не могу себя сравнивать с ним. Кто единственный во всех отношениях, тот не может иметь себе равного». (Микеланджело к Томмазо деи Кавальери, 1 января 1533 г.)
36
«…До сих пор я остерегался разговаривать с изгнанниками и иметь с ними сношения; я и в будущем буду воздерживаться от этого… Я ни с кем не разговариваю, в частности с флорентийцами. Если со мной здороваются на улице, я не могу не ответить дружеским поклоном, но я прохожу мимо. Если бы я знал, кто изгнан из Флоренции, я бы им никоим образом не отвечал». (Письмо из Рима 1548 г. племяннику Лионардо, предупредившему его, что его во Флоренции обвиняют в сношениях с изгнанниками, против чего Козимо II только что обнародовал очень строгий декрет.)
Он сделал больше. Он отрекся от гостеприимства, которое во время болезни оказали ему Строцци:
«Что касается до упрека, сделанного мне в том, что во время моей болезни меня приняли и за мной ходили в доме Строцци, я считаю, что находился не у них в доме, а в комнате Луиджи дель Риччо, который был очень привязан ко мне». (Луиджи дель Риччо служил у Строцци.) Было так несомненно, что Микеланджело был гостем Строцци, а не Риччо, что он сам за два года до этого послал «Двух невольников» (теперь находящихся в Лувре) Роберто Строцци в благодарность за его гостеприимство.
Он боится. И до смерти стыдится своего страха. Он презирает «себя. Заболевает от отвращения к самому себе. Думают, что он умрет [37] .
Но он не может умереть. У него бешеная сила жизни, которая возрождается каждый день, чтобы испытывать еще большие страдания. Если бы он по крайней мере мог оторваться от деятельности! Но это для него (невозможно. Он не может обойтись без деятельности. Он действует. Надо, чтобы он действовал. — Сам ли он действует? — Это им действуют, он увлечен вихрем своих страстей, бешеных и противоречивых, как дантевский грешник.
37
В 1531 г. после взятия Флоренции, после его подчинения Клименту VII и ухаживания за Валори.
Он обращается к богу с отчаянными призывами:
О, боже, боже, боже, Коль не я сам, так мне поможет кто же? [39]Если он жаждал смерти, то потому, что видел в ней конец этому безумному рабству. С какою завистью говорит он о тех, кто умерли:
38
Стихотворения, XLIX. (Вероятно около 1532 г.)
39
Стихотворения, VI. (Между 1504 и 1511 гг.)
Умереть! Не существовать! Не быть собою! Избавиться от тирании вещей! Избегнуть галлюцинации самого себя!
О, сделай, чтоб к себе я не вернулся! [41]40
Стихотворения, LVIII. На смерть отца, 1534 г.
41
Cтихотворения, CXXXV.
Я слышу, как этот трагический крик испускается скорбным лицом, беспокойные глаза которого продолжают еще смотреть на нас в Капитолийском музее [42] .
Он был среднего роста, широкоплеч, коренаст и мускулист. Тело у него искривилось от работы; он ходил, подняв голову кверху, выгнув спину, выставив живот. Таким мы видим его на портрете Франсишко да Оланда: стоя, в профиль, на плечах широкий плащ, на голове матерчатое покрывало, на это покрывало глубоко нахлобучена большая шляпа из черного фетра [43] . У него круглый череп, квадратный лоб, выдвинувшийся над глазами, изборожденный морщинами. Глаза, маленькие [44] , печальные и острые, были рогового цвета, изменчивые и испещренные желтоватыми и голубоватыми пятнами. Нос, прямой и широкий, с горбинкой посредине, был раздроблен ударом кулака Торриджани [45] . Глубокие складки шли от ноздрей к краю губ. Рот тонкий, нижняя губа несколько выдается. Тощие баки и бородка фавна, острая, негустая, в четыре — пять пальцев шириною, обрамляли впалые щеки с выступающими скулами.
42
Описание, которое я даю дальше, основывается на различных портретах Микеланджело: особенно на портрете Джакопо дель Конто (1 544—1 545), находящемся в Уффициях и которого ослабленное повторение дал Марчелло Венусти (Капитолийский музей), на гравюре Франсишко да Оланда, датированной 1538—1539 гг., на гравюре Джулио Бонасони 1546 г. и на описании Кондиви, сделанном в 1553 г. Ученик и друг Микеланджело, Данииле да Вольтерра, после его смерти сделал его бюст. Леоне Леони в 1 561 г. выгравировал медаль с его изображением.
Необычайное открытие сделал Франческо Ла Кава, нашедший лицо Микеланджело в его «Страшном суде». Четыре столетия народы проходили мимо, не замечая его. Но тот, кто раз его видел, не сможет его забыть. Микеланджело возымел дикую мывль, в которой сказалось его мрачное галлюцинирующее воображение, изобразить себя на окровавленной коже, которой потрясает св. Варфоломей. (Francesco La Cava: il volto di Michelangelo scoperto nel Giudizio Finale: un dramma psicologico in un ritratto simbolico. — Bologna, Zanichelli, 1925.)
43
Таким его видели люди, вскрывшие его гроб в 1564 г., когда его тело было перевезено из Рима во Флоренцию. Он казался спящим в своей фетровой шляпе на голове, обутый в сапоги со шпорами.
44
Кондиви. Портрет Венусти изображает их довольно широкими.
45
Около 1490–1492 гг.
Доминирующие черты физиономии: печаль и неуверенность. Это характерное лицо времени Тассо, изглоданное сомнениями. Пронзительные глаза вызывают сострадание, взывают к нему.
Не поскупимся на сострадание. Отдадим ему эту любовь, к которой он стремился всю свою жизнь и в которой ему было отказано. Он испытал величайшие несчастия, какие могут выпасть на долю человека. Он видел свою родину обращенною в рабство. Он видел Италию на века отданною варварам. Он видел, как умирала свобода. Он видел, как один за другим исчезали все, кого он любил. Он видел, как один за другим угасали все светочи искусства.
Он остался один, последним в наступающем мраке. И на пороге смерти, когда он оборачивался назад, он не имел даже утешения сказать, что совершил все, что должен был, что был в состоянии совершить. Жизнь ему казалась потраченной даром. И она была, совершенно напрасно, лишена радости. Он принес ее © жертву, совершенно напрасно, идолу искусства [46] .
Чудовищный труд, на который он себя обрек на протяжении девяноста лет своей жизни, без единого дня отдыха, без единого дня настоящей жизни, даже не послужил ему для того, чтобы довести до конца хотя бы один из его великих замыслов. Ни одно из его великих произведений— из тех, которыми он наиболее дорожил, — не было закончено. По иронии судьбы, этому скульптору [47] удалось довести до конца только свои живописные работы, за которые он брался против воли. Из его больших работ, то вызывавших в нем горделивые надежды, то при чинивших «ему мучения, одни (картон «Пизанская война», бронзовая статуя Юлия II) были уничтожены при его жизни, другие (гробница Юлия II, капелла Медичи) потерпели жалкое крушение: карикатура на его замысел.
46
…И страстное воображенье, Что идол из искусства мне воздвигло…
(Стихотворения, CXLVII. — Между 1555 и 1556 гг.)
47
Он сам себя называл «скульптором», а не «живописцем». «Сегодня, — пишет он 10 марта 1508 г., — я, Микеланджело, скульптор, приступил к росписи капеллы (Сикстинской)». «Это не мое ремесло, — пишет он через год, — я бесполезно трачу время». (27 января 1 509 г.) Своего мнения на этот счет он никогда не менял.
Скульптор Гиберти рассказывает в своих «Комментариях» историю бедного немецкого золотых дел мастера при герцоге Анжуйском, «который равен был древним ваятелям Греции» и который в конце своей жизни видел, как уничтожено было произведение, которому он посвятил всю свою жизнь. «Он увидел тогда, что все труды его были напрасны; и, бросившись на колени, он воскликнул: — Господи, владыка неба и земли, создатель всех вещей, не дай. мне уклониться с пути и последовать за кем-либо, кроме тебя; смилуйся надо мною! — Затем он роздал все, что имел, бедным и удалился в обитель, где, и умер…»