Чириков Евгений Николаевич
Шрифт:
— Просил передать что-нибудь?
— Только письмо.
Бабушка пошла с письмом к дедушке. Долго ворожили: прочитать или отдать, не читая? Как же не прочитать, когда дело касается судьбы родной дочери? Да и не заклеено письмо: никто не узнает. Спрятались в своей комнате и прочитали. Странное письмо:
Все на свете пустяки, и любовь игрушка. Если я — подлец, то, ей-Богу, не от природы, а главное — и не подлец вовсе, а такой же грешный человек, как и ты, как все мы теперь. Если принять во внимание, что мы оба с Ладой считали тебя расстрелянным и не могли в этом сомневаться по рассказанным тебе причинам, то в чем же моя подлость и наше преступление? Ты был покойным мужем, я был живым. Злая насмешка судьбы, и больше ничего. Ты явился, и я, отдавая тебе пальму первенства, поспешил ретироваться. Что я мог честнее придумать? Все это вышло, как в задаче про волка, козу и капусту. Пусть Лада сама разрешит эту задачу. Уехав сам, я лишь упростил ее разрешение. Оставил волка с капустой. Почему я лично не объяснился с тобой? Пойми, что после ночи, проведенной тобою в Ладиной комнате, мне не о чем было больше говорить с тобой. Кажется, я даже не простился с тобой, как надлежит братьям. А проститься надо: поеду на фронт, и потому можем больше никогда не встретиться. Итак, целую, и если возможно в твоем положении, от души желаю тебе снова сделаться счастливым. Поцелуй от меня свою жену и ребенка. Прощай!
Твой Борис».423
«Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!..» — начальная строка стихотворения С. Я. Надсона (1888).
Бабушка с дедушкой прочитали шепотом это письмо, посмотрели друг на друга и, вздохнув, опустили руки на колени и глубоко задумались. Как же быть, и что делать? Тихо шепотом совещались, с которым будет счастливее Лада? Который должен остаться, а который…
— Что ж, убить, что ли, одного? Что тут сделаешь? — поматывая головой, прошептала бабушка.
Дедушка подумал и ответил еще тише и таинственнее:
— Надо вернуть Бориса…
— Знаю… А как это сделать?
— Я уже предложил Владимиру в вежливой форме оставить наш дом, потому что в нем не место ни красным, ни зеленым. Моя дочь не может быть женой этих… людей.
— Надо все-таки поговорить с Ладочкой…
— Разве ты забыла, как она в одной рубашке выбежала на балкон и умоляла Бориса вернуться?
— Не поймешь ее…
— Конечно, ей жалко и Владимира. По-человечеству, и мне его жалко, но тут надо откинуть это чувство, иначе погубим Ладу… Владимир Павлыч для всех покойник и не воскреснет…
Опять помолчали.
— Ну так что же делать?
— Если сам не уйдет, я заявлю. Ни красных, ни зеленых я в своем доме скрывать не могу и не желаю… Такого позора на старости лет я принять на свою голову не могу. Если Лада изберет Владимира, пусть оба уходят.
— Ну ты уж очень!.. А куда девочка денется? Я ее не могу отдать, не могу…
И бабушка заплакала.
— Ни красным, ни зеленым я ее не отдам.
— Все-таки ведь он ей отец… — отирая слезы, пропищала бабушка.
— Я буду ей отцом!.. И надо все сделать скорее, пока Борис еще не ушел на фронт… Укрывать этого господина, на которого производятся по лесам облавы, я не могу, не желаю пятнать своего честного имени. Если бы он был даже моим сыном, я показал бы ему на дверь. Вот и все.
— Поговори с Ладой!
— Она теперь как полоумная, ничего не понимает. От жалости она, кажется, готова быть женою обоих… Только этого недоставало. Один белый, а другой зеленый. Этакая гадость на свете развелась.
Долго еще старики шептались в запертой комнате. Ссорились и мирились. Бабушка была мягче и боялась решиться на выдачу Владимира.
— Как бы там ни было, а это все-таки Иудино дело.
— Что ж, я Иуда по-твоему?
— Делай, как знаешь. Я умываю руки [424] .
424
«Умываю руки». — Согласно евангельской легенде, Пилат умыл руки перед толпой, отдав ей Иисуса для казни и произнеся: «Не виновен я в крови Праведника Сего» (Мф. 27:24). О ритуальном умывании рук, служившем свидетельством непричастности умывавшего к чему-либо, рассказывается в Библии (Втор. 21:6–7). Понтий Пилат — римский наместник Иудеи в 26–36 гг.
— Если я — Иуда, так ты — Пилат. «Умываю руки». Не умой их кровью своей дочери!
— Никакой крови я не хочу… никакой! Но ведь его могут расстрелять… — заплакала шепотом бабушка.
Жалобно пела муха в тенетах паука, оса прыгала у стекла, вторя ее жалобам, как виолончель скрипке. То было в комнате, где сладко и крепко, как настоящий покойник, спал Владимир. А в другой комнате плакала шепотом, как муха, старушка, и гудел, как шмель, старичок…
— Володечка! Отопрись!
Владимир очнулся, но не сразу сообразил, где он находится и кто назвал его имя. Опять было закрыл глаза, но звонкий голосок ребенка, прозвучавший в отдалении, сразу прогнал дрему и прояснил затуманенное сознание. Но голос не повторялся. Владимир сел и огляделся. Увидал на полу у двери два письма. Поднял, осмотрел: ему! Прочитал письмо брата и грустно так улыбнулся. Ведь все это правда: он для всех был покойник и… не воскреснет. Нет, не воскреснет! Связь Лады с Борисом тяжелым камнем придавила могилу, в которой он погребен заживо. Ну а это еще что за послание? «Милостивый государь!» Так… Письмо к покойному зятю. Угроза донести, очень прозрачно прикрытая лицемерными словами чести, какого-то «долга» неизвестно перед кем. Ну, а Лада? Неужели и она передает на пропятие [425] ?
425
Пропятие — то же, что распятие.
— Володечка! Ты проснулся?
Такой кроткий, ласковый и любящий голос спрашивает там, за дверью. Что это такое? Действительность или страшный сон?
— Ну отопрись же скорее!
— Ты, Лада? — спросил, словно не верил своим ушам.
— Да, да, я.
Отпер дверь. Вошла Лада с кроткой печальной улыбкой на губах:
— Ты так крепко спал. Я несколько раз подходила и звала…
— Да. Я спал, Лада, как мертвый… Как оно и полагается покойнику… И лучше было бы не просыпаться, потому что… покойников можно только три дня держать в доме, иначе засмердит…