Дети, взявшись за руки, кружились, сломя голову, вокруг елки. Мы хотели войти в круг, но это нам не удалось: девочка лет двенадцати, которой я протянул руку, сказала:

— Я с тобой не хочу. У тебя нет перчаток, и ты испачкаешь меня…

— Давай с тобой одни играть, — предложил я товарищу.

— Как?

— Пойдем смотреть игрушки…

— Тебя как зовут?

— Колей.

— А меня — Мишей… У тебя кто отец?

— Не знаю…

Игрушки стояли на двух столах в дальнем углу зала. Около этих столов толпились уже дети, вытягивали шейки и заглядывали в самые сокровенные уголки этого игрушечного царства… Тут же было несколько дам, рассматривавших игрушки с таким же возбужденным любопытством и жадностью, как и дети. Это были — матери.

Боже мой, чего здесь только не было! Был водовоз с лошадью и бочкой, была мельница, был дом, новый, с крыльцом, с окнами, с трубой, одним словом, — настоящий маленький дом, была обезьяна, играющая на органе, несколько барабанов, ружей, краски, пароход, — и не пересчитать всего!

— А железная дорога есть? — решился я спросить толстую седую барыню, которая наблюдала за этим игрушечным кладом и развлекала окруживших ее дам игрушками, заводя их и демонстрируя.

— Есть, голубчик… Вот она!

Действительно, под самым моим носом стояла железная дорога. И как я не заметил ее раньше?! Паровоз, из трубы несутся клубы белого дыма из ваты, вагоны — зеленые, желтые, синие…

— Она ходит?

— Ходит. А тебе хочется железную дорогу?

— Хочется, — сказал я, потупив в пол взоры.

— Не знаете, чей это мальчик? — спросила толстая дама другую даму, тонкую.

— Акцизного! — ответила та с презрением.

— Ах, акцизного! А я ведь думала, что — Павла Григорьевича…

— Нет, что вы!..

— Она ходит? — повторил я вопрос, видя, что толстая барыня забыла о нашем с ней разговоре.

— Ходит, ходит… Идите! Играйте!

— Разве заводится? — спросила одна из дам.

— Да.

Толстая барыня завела пружину, и вагоны покатились… Я был в восторге и чуть было не запел «На улице две курицы»… Ах, если бы мне достался билетик с этой железной дорогой! Я мысленно прижимал поезд к своей груди и боялся, не разделяет ли моих чувств по отношению к железной дороге и мой новый знакомый.

— А тебе хочется — железную дорогу? — спросил его я.

— Я лучше — дом!

У меня отлегло от сердца. Пусть его берет дом! Он ничего не понимает.

— А если тебе достанется железная дорога, а мне… дом, — ты переменишься?

— Переменюсь. Мне нужно дом: у меня есть солдатики, и они живут в коробке, а если был бы дом, я клал бы их туда…

Скоро я освоился и перестал стесняться.

— Дети! Кто хочет пить?

Нас поили какой-то сладкой белой, как молоко, жидкостью, которая мне очень понравилась. Заметив, что графины, из которых нас поили, стоят себе на столе, как и стаканы, — я несколько раз, и уже без всякого разрешения, пил этот дивный напиток; играл в кошки-мышки и хохотал так громко, что мать подходила ко мне и сзади, на ухо говорила, что кричать — нехорошо. В течение двух часов я успел не только наиграться до испарины, но даже завел крупную ссору с одним мальчиком, заявившим мне, что ему дадут железную дорогу.

— Врешь! Дадут — кому достанется!

— Мне достанется! Мама сказала, чтобы — мне…

— Посмотрим!

— А ты совсем дурак, потому что не понимаешь про билетик!

— А ты сам дурак, и если будешь так ругаться, то я скажу папе, и тебя отсюда выгонят!

Часов в восемь вечера нас построили в шеренгу, попарно, и под звуки персидского марша мы проходили по комнатам, в одной из которых каждого из нас наделили пакетом с конфетами и орехами. Потом мы все снова собрались в зале, и какой-то господин, обрывая с елки звезды, бонбоньерки, золотые орехи и пряники, торопливо совал их в бесчисленное множество тянувшихся к нему детских ручонок. Я старался как можно выше поднять и дальше протянуть свою руку, но в нее ничего не попадало… Это меня огорчало, но я утешал себя тем, что скоро мы будем вынимать билетики и, Бог даст, мне достанется железная дорога.

На углу, около столов с игрушками, уже сгрудилась толпа ребятишек, и стоял настоящий содом [130] . Верно, там вынимают уже билетики и, может быть, кто-нибудь уже завладел железной дорогой.

— Коля! Идем билетики вынимать!

— Пойдем!

— Смотри: если мне достанется дом, а тебе — железная дорога, — мы переменимся! — напомнил я товарищу, и мы стали протискиваться к столам с игрушками. В зале уже не было никакого порядка, все бегали, суетились, чем-то сильно озабоченные. Кое-где слышались пронзительные звуки дудок, трескотня барабанов, выстрелы пробочных пистолетов. Навстречу нам лез весь красный, с сияющим от счастья лицом мальчик, которому достался водовоз с лошадью и бочкой.

— Мне билетик! Мне! — кричал я, с отчаянием простирая к толстой барыне свою руку.

— Тише! Тише!.. Всем будет! Всем!

— Я еще не брал билетика! — звонко кричал я, стараясь из всех сил привлечь к себе внимание захлопотавшейся барыни.

— И я — тоже! — кричал мой товарищ.

Мы работали локтями, стараясь пробиться через ряды конкурентов ближе к столу, и наконец пролезли-таки вперед.

— Мне билетик! Мне! Я не брал! — кричал я барыне и махал руками.

— На! Иди! Невоспитанный мальчик!