Чириков Евгений Николаевич
Шрифт:
Добежал до деревни. Знакомые ворота, прясла [141] … Когда я их видел? Ах, это та самая деревня, которую мы проезжали в прошлом году, когда ехали на дачу, та самая, где на меня набросились злые собаки…
Я устал, не было сил бежать дальше. Пробрался на зады, на огороды. Здесь в одном месте была свалена старая солома: в эту солому я зарылся и уснул как убитый.
А когда я проснулся, солнышко смотрело уже на землю, а около меня стояли два белоголовых пузатеньких босых мальчика и с любопытством наблюдали за каждым моим движением… Я приветствовал ребятишек слабым движением хвоста, и они подошли поближе.
141
Прясло — забор, плетень, изгородь.
— Тятя! Собака да хорошая!
За плетнем стоял мужик.
— Смотрите, не укусила бы! — сказал он.
— Она хвостом дрягает!..
Один карапуз погладил меня. Я посмотрел на него ласковыми глазами. Тогда и другой потрогал меня за хвост.
— Не тронь за хвост! Укусит! — сказал мужик и перелез через прясло. — Никак господская собака-то!.. Охотницкая…
Мужик подошел и похлопал меня по плечу…
— Хорошая собака! Стоющая собака!.. Ученая, поди!.. Ну-ка, подай поноску!
Он поднял щепку, поплевал на нее и бросил. Я, конечно, подал ее, — и мы стали друзьями…
— Пойдем! Как тебя звать-то? Трезор, поди?..
Мы пошли все вместе. Меня привели на двор, крытый двор, где пахло скотиной и навозом. На крылечке стояла баба, очень похожая на Прасковью, до того похожая, что при виде ее я вздрогнул и остолбенел от изумления.
— Где взяли собачку-то? — спросила она ласковым голосом.
— Господская, видно, отстала! — сказал мужик.
— Нашли! Нашли! — закричали ребята в один голос…
Так я нашел себе новых хозяев…
С этих пор я сделался деревенской собакой, и жизнь моя текла по-другому… Много в этой жизни было нового, интересного, плохого и хорошего… Как-нибудь после я расскажу вам об этой жизни, а теперь скажу только одно: не кормили меня здесь мясом и щами, не постилали коврика для спанья, но сыт я бывал всегда, а спал на сене…
Шли дни за днями, я привыкал к новым людям и к новой жизни и все реже вспоминал город. Иногда, когда мне на память приходили Катя и Митя, что-то вдруг скребло по сердцу; иногда, когда я вспоминал Ваню, мне становилось грустно, иногда я представлял себе ворчливую Прасковью и тоже жалел о прошлом, но зато, когда я вспоминал обиду, которую я пережил в городе, когда думал о том, как несправедливо и безжалостно поступили со мной там, в городе, я переставал грустить…
Однажды осенью, когда я сидел за воротами, мимо, по дороге, ехали две пары с колокольчиками.
Позади бежала собака… Как только я взглянул на эту собаку, я узнал всех: это Миша, Катя, Митя и прочие возвращались с дачи в город. В тарантасах смеялись и были очень веселы и оживлены… Они, видимо, совсем позабыли про меня! Обидно! Злоба вдруг заговорила в моем сердце, я весь вспыхнул и, рванувшись с места, погнался за лошадьми… Своим лаем я взбаламутил всех деревенских собак, и мы сообща набросились на бежавшую за тарантасом собаку и искусали ее самым ужасным образом…
— Как похож на Верного! — крикнул кто-то из тарантаса по моему адресу.
Я услышал, но не обернулся. Слезы брызнули у меня из глаз, но я сдержался и с гордостью побежал к своей избе.
Вот уже три года, как я живу в деревне, и всякий раз, когда мои бывшие хозяева едут на дачу или с дачи, я облаиваю их и дарю презрением…
Белая роза [*]
(Сказка)
Было раннее утро…
*
Печ. по: Чириков Е. Моя книга. СПб., 1909. С. 109–121. Впервые: Волжский вестник, 1887. Ks 138. 8 июня, с подзаг. «Летняя сказка». Посв. А. П. Л. (лицо не установлено).
Солнце только что выглянуло из-за зеленых крыш громадных каменных зданий и, приветливо улыбнувшись дому Головяшкина, заиграло веселыми зайчиками на зеркальных стеклах окон верхнего этажа.
Проснувшиеся птички неугомонно щебетали, чирикали и шумно порхали в густой заросли опоясывающего дом сада. По теневой стороне улицы торопливо шагали редкие прохожие с заспанными, помятыми физиономиями; здоровенный детина в красной рубахе флегматично водил метлою по тротуару…
Город медленно пробуждался, наполняясь разнообразными звуками жизни.
В верхнем этаже дома Головяшкина все еще спало сладким сном. Спали папа с мамой, спали Соня с Наденькой, спал лакей Иван, спал жирный серый кот, забравшись на мягкое кресло… Только старая няня Мироновна давно уже возилась у буфета, бормоча что-то себе под нос, да желтенькая канарейка выходила из себя, оглашая комнаты звонкою, как серебряный колокольчик, трелью. Лишь только старая няня переставала бренчать посудой и ножами — желтенькая птичка обрывала свою звонкую песню и начинала прыгать по клетке, перескакивая с жердочки на жердочку. Но всякий раз словно нарочно, прогуливавшийся по двору индийский петух [143] сейчас же начинал безобразно болтать и, чтобы не слышать этих противных «бря-бря-бря», — красивая птичка начинала громче прежнего звенеть колокольчиком, ухарски присвистывать и щелкать… Маленькой певунье было очень весело.
143
Индийский петух — вероятнее всего, индюк. Но, возможно, и особая порода кур, отличающаяся ярким нарядным оперением.