Шрифт:
Тут Мурзабай припомнил чувашский обычай. Красивый обычай, чистый и благородный. Девушка и парень на улахах ложатся в одну постель. Как только запоет утренний петух, жених уходит от невесты, оставляя ее невинной. Разве этот парень не любит лежащую рядом девушку? Так же, видимо, любит, как и Соломон любил Суламифь, как и он, небось про себя поет песню любви, только не смеет поведать невесте слова той песни.
Много читал, о многом подумал Мурзабай в эту ночь.
…Почему-то в полуосвещенной комнате будто бы послышался голос Назара: «Ты, Павел Иванович, мне не отец! Ты своего долга не выполнил, не выдал дезертиров, скрывающихся в лесу. А они хотят меня убить». Неслышно открылась дверь и в комнату вошел сам Назар: из рапы на шее течет черная кровь. «Иуда за предательство Христа хоть получил деньги, тридцать сребреников. А ты продал за горсточку черной малины…»
…Ятросов наливал керосин в закопченную и потухшую лампу, когда гость поднял склонившуюся на Библию голову. Увидев старого учителя, он протер глаза.
Мурзабай никогда не путал сон с явью. А сейчас, что было во сне, — правдоподобно, а явь — кажется сном. Лишь вспомнив, зачем приехал в Вязовку, сбросил оцепенение. Поднялся со стула и, не подав другу руки, заговорил:
— От меня ничего но скрывай, Хрулкки. Я не выслеживать тебя приехал. Хочу узнать о судьбе Назара. Скажи лишь одно слово: он мертв? Не бойся. Не закричу, не завою и не схвачу тебя за горло.
Ятросов ответил не сразу. Перед Павлом не станешь вилять, не скажешь: «Я ничего не знаю, не видел и не слышал».
— Если веришь в бога, бей поклоны, молись, Павел! — учитель перевел дыхание. — Назар нашел то, что искал. Ты еще в прошлом году мысленно похоронил его. Он принес много зла. Теперь вот притих! И тебе не придется топиться — как ты собирался: сын твой не приведет больше в село карателей…
Мурзабай сел, откинувшись на спинку стула, бессильно свесив руки.
— Бога нет, Хрулкки! — произнес он наконец — голос выдавал его гнев и волнение. — За Назара пусть молятся попы. Ложись спать, Хрулкки. Я, повторяю, не предам тебя! А может быть, позднее стану для всех вас врагом. Сейчас же пока не враг и не друг. Я теперь лишь убитый горем отец непутевого и погибшего сына…
— Мне спать еще не время, Павел, — сказал Ятросов, преодолевая усталость. — Меня ждут больные… Жители нашего села. Сам знаешь, я иногда могу помочь. — Почувствовав, что не эти слова нужны сейчас его гостю, спросил: — Ты пешком пришел? Если хочешь уехать, — лошадь найду. Не думай, что прогоняю… Можешь у меня лечь. Пожелаешь — погости у меня день… Скоро утро. Вечером я вернусь.
— Я ничего не хочу, — вяло произнес Мурзабай. — Отведал черной малины: вкуснее красной…
Мурзабай вдруг вскочил с места и гневно крикнул:
— Не бог ты, Хрулкки, шуйтан, сатанаил! Умнее бога хочешь быть. Хоть и вкусны твои ягоды, но черные. Шайтановы ягоды! Сегодня сладкое мне противно! Ты найди мне выпить. Если у тебя нет, попроси у соседей. Сердце горит, Хрулкки. Послушал тебя было, бросил пить, а теперь прошу — сам поднеси. Ваши слова сладкие, а дела горькие. Что ни говори, а и вы кровь народную проливаете… Насчет меня не беспокойся. Отсюда до Хурнвара дойду пешком. И еще не забудь вот что, Хрулкки: Мирского Тимука в Вязовку из-за тебя не пустил. Он человек — недобрый. К себе пока не вернусь. А может, и не вернусь вовсе. Пожалуйста, найди самогону, Хрулкки, — в голосе Мурзабая зазвучали умоляющие нотки.
Хозяин достал из шкафа стеклянный пузырек.
— Вот чистый спирт, Павел. Хранил как лекарство… Разбавь водой…
Как только закрылась дверь за хозяином, Мурзабай вылил из пузырька в стакан жидкость, прозрачнее ключевой воды, и выпил не разбавляя. С трудом отдышался.
— Смотри, как бы он чего не сотворил над собой, — сказал учитель Яхрушу, провожающему его до калитки. — Но и себя не выдай… Гляди потихоньку.
На востоке светлело…
12
Хведюк и сам нашелся, и привел в табор человека, которого ждал ревком.
Горожанина Осокин сразу и не узнал: можно было подумать, что обычно яркие глаза Авандеева навсегда потухли.
Осокину следовало бы радоваться, что в таборе — глава красного уезда, однако хмурый вид Авандеева смутил его.
«Недоволен нами или отряду грозит опасность?»
Авандеев приказал сейчас же созвать членов ревкома и командиров.
Ожидая в землянке при свете лучины, пока они соберутся, Осокин, не дожидаясь вопросов, рассказал Авандееву об обстановке в таборе, напомнил и о заложниках, содержащихся в землянке.
Авандеев, как показалось Осокину, слушал не очень внимательно.
— Надо бы собрать всех людей и провести митинг — времени нет. Пусть поспят. До рассвета тронемся.
В землянку вошел Шатра Микки.
— Здравствуй, Тимкки пичче! — весело загремел его голос. — Сто лет, как тебя не видел! Значит, не забыл нас. Уж если стал Кояшем, то, как солнце, освещай нам дорогу.
Авандеев с приходом Шатра Микки несколько повеселел.
А Осокин, войдя, сразу понял, что Авандеев прибыл с какой-то невеселой вестью.