Шрифт:
Решать судьбу бунтовщиков поручили ревкому.
Ревкому пришлось основательно все продумать. Расстрелять кулаков явного повода не было: бунтовщики покричали, но ни на чью жизнь не покушались. И против Советской власти не агитировали. Все как один отнекивались, заявляя, что Шатра Микки никто избивать не собирался. Его потащили — это правда, — хотели, чтобы он вел собрание. Получалось, что он сам ударился виском о дверной косяк. Поди и установи теперь! У ревкома такие дела решались просто. Или расстрел, или свобода. Проводить следствие, сажать в тюрьму не было времени. Ревком принял «грозное» решение — расстрелять условно. В приговоре записали так:
«Если указанные лица в течение трех лет вновь будут подстрекать народ против Советской власти или коммунистов, то они без суда и следствия подлежат расстрелу тут же на месте. В чьих руках будет текст этого приговора, тот и приведет его в исполнение».
В документе были перечислены четыре фамилии, пи дед Васьлей, ни Мирской Тимук там не упоминались. А кто же был четвертым?
Настоящий тойбусь «свадьбы» Фальшив тут отвертеться не смог. Мирской Тимук и Смоляков показали, что подстрекателем к бунту и скрытым руководителем был он, Фальшин. И его доставили в Ключевку, подержали два для под арестом. Перед тем как выпустить на волю бунтовщиков, прочли приговор. Дед Васьлей, услышав, что его даже не упомянули, почему-то всплакнул.
Фальшин разволновался:
— Меня пи за что сюда приплели, Павла Мурзабая не записали. А я ставлю вас в известность, что он подучал пас и всегда повторяет: «За убийство сына я коммунистов ненавижу».
Дед Васьлей вдруг пришел в ярость:
— Врешь, сволочь, — выкрикнул он.
— Лишнего говоришь, Карп Макарыч, — не выдержал и Смоляков. — Если бы руководил нами Мурзабай, так по-дурацки не вели бы дело, — добавил он двусмысленно.
«Ну эти больше бунтовать наверняка но станут, договоренности им во второй раз не достичь», — решил Радаев.
6
Самана и погода в этом году словно поспорили: кто — кого.
Совсем недавно покрытые снегом горы почернели, зазеленели. Зашумели и загудели безмолвные зимой и летом овраги.
Разлилась Ольховка, вгрызаясь в обрывистый правый берег, вода поднималась все выше. Ударилась о железную заднюю калитку Смолякова, залила не огороженный забором двор Кирилэ.
Можно подумать, что никогда здесь не было лугов Симека, озер Юплэ, болот Киремета. От леса до гор, от Чулзирмы до Сухоречки бушевало весеннее половодье.
А село вдруг притихло, будто смирившись перед буйством природы. Жизнь его ушла куда-то вглубь.
Как полая вода, разливаясь вширь, наступали армии Колчака. Говорили, что вчера они были еще в пятидесяти верстах, сегодня как будто — уже совсем рядом.
В селе никто никак себя не проявляет. Одни, как видно, помнят о хранящемся в кармане Захара приговоре, другие не забыли о мятежном собрании.
Захар, с тех пор как разлившаяся река прервала всякую связь с Ключевкой, на глаза не появлялся: возможно, снова, как при белочехах, придется уйти в подполье…
Пасха в том году пришлась как раз на посевную страду. Началась страстная неделя. Прежде та неделя людей не пугала, страданьем она обернулась лишь для сына божьего. А в этом году она, пожалуй, окажется страшной и для сыновей человеческих.
В Чулзирме уже не говорили: «Колчак наступает». А слышалось тут и там — «Колчак пришел». Колчаковских солдат видели будто бы в соседнем селе, всего-то в семи верстах.
Сегодня «колчаки» вступили в Чулзирму…
Утром с горы в село спустились всадники, не менее двадцати… Прибывших с севера разведчиков богачи приняли за «колчаков». Те согласно закивали головами: да, мол, мы колчаки и есть.
Захар Тайманов на всякий случай коммунистов переправил лодкой в Заречье.
Сам он все-таки и допустить не мог, что ворвались в Чулзирму войска Колчака — верил в силу дивизии Чапаева. Однако, увидев всадников, наказал Тарасу, чтобы тот, бегая с деревенскими ребятишками, наблюдал за селом.
Приговор ревкома, оказалось, не образумил Хаяр Магара, деда Васьлея и им подобных…
Беседуя с «колчаками», Хаяр Магар пел лазаря насчет контрибуции.
— Советская власть ограбила нас, оставила без хлеба, без денег, меня вынудила уплатить десять тысяч рублей, — жаловался куштан.
Командир «колчаков» слушал с виду участливо, даже сказал что-то вроде того: в соседнем селе Колчак вернул богачам деньги.
Хаяр Магар, уверяя, что он говорит от имени всего села, умолял командира «колчаков» возвратить «бедным крестьянам» заработанные тяжелым трудом деньги.
Командир согласился:
— Напишите бумагу, что-де Советскую власть не принимаем. Колчака ждем как царя, — предложил он. — Соберите подписи. И все, кто подпишет, пусть следуют за нами. Сегодня же до вечера получите деньги…