Хвеклэ стояла на страже чести дома. Встревоженная поведением Праски, она после подозрительно быстрого исчезновения гостя настороженно прислушивалась. Нет, калитка не стукнула. Хвеклэ тихонько вышла во двор. Из распахнутой двери саманной клетки доносилось хихиканье Праски и приглушенный прерывистый голос матроса. «Ох, опозорит наш дом эта самлейская вертихвостка. И коршун-то самлейский. Как же быть?!» Хвеклэ метнулась к плетню и шмыгнула в дыру, проломанную мальчишками. Кидери оказалась дома. Быстро сообразив, чем взволнована Хвеклэ, она расхохоталась, но, тут же спохватившись, поспешила ее успокоить:

— Эх, была не была, попытка — не пытка! Попытаюсь спасти дом своего жениха Элим-Челима от бесчестья, — и юркнула в ту же дыру в плетне.

Хвеклэ осерчала было не на шутку, но, услышав за плетнем крик Кидери: «Где ты, соседка! Послушай, что я тебе скажу», — просветлела лицом и не спеша отправилась домой, задержавшись у ворот. Калитка открылась, и мимо пробежал Летчик-Кирюк, как будто за ним гнался злой дух Керемет.

Хвеклэ только руками развела: «Как же это я, старшая в доме, мать десятилетнего сына, ничего не могла придумать! Ну и Кидери! Ну и девушка. Кому-то ты достанешься, кого осчастливишь, чей дом осветишь?!»

Хвеклэ вошла во двор, а Кидери — спасительница чести дома — закрывала дверь клети. Заметив приближающуюся хозяйку, она подняла палец, оказала вполголоса:

— Тише! Прогнала меня. Плачет!

Женщины присели на дубовую колоду. Первая заговорила Хвеклэ:

— Как тебе удалось выпроводить этого коршуна?

Кидери улыбнулась:

— Как? Просто… Он ведь не солдат, не матрос и не летчик! В Самаре чем-то на базаре торговал. Стащил бумаги брата-горбуна и ни на какую войну не попал. Звался он не Кириллом, а Петром — по бумагам брата. Потом чем-то был напуган, бежал в Чулзирму. Побоялся в Самлей ехать.

— Господи! Откуда ты все это знаешь? И какое ему ты сказала слово? Мимо меня как ошпаренный проскочил.

— Сказала, что приехал из Самлея его брат, сидит сейчас у Надалякки и дожидается его. Лошадь, мол, не распрягает, хочет сразу его увезти.

— Но это неправда?

— Ну и что! Он — такой врун, вот и я придумала, — засмеялась Кидери. — А узнала про его штуки от Уксинэ. Это Симун рассказывал. Павел мучи живот себе надорвал от смеха, когда слушал от Симуна пичче про похождения Летчика-матроса.

— Но почему тебе вздумалось послать его именно к красавице Надали?

— Он тоже хорош собой. Вот и пойдет теперь у нас в Чулзирме порода красавцев Мамонтовых. Это его настоящая фамилия.

— И чего болтаешь? Язык-то у тебя без костей. Ерунду мелешь, прости господи.

— А вот и правду говорю! Не выпустит теперь вдовица Летчика-красавчика. Попомни мое слово, женит его на себе…

…Другой ненастоящий большевик, появившийся осенью в Чулзирме, был все же настоящим солдатом фронтовиком. И не какой-нибудь самлейский, а чулзирминский, из рода Ягуров. Этот был насквозь Ягуром: Егор Егорович Егоров. Потому и прозвали его на селе Вись-Ягуром [19] . Мяса и костей на нем хватило бы на троих. Отец и мать, братья и сестра Ягура были на редкость мелкими. Он же с детства выглядел в семье верблюдом в овечьем стаде.

Когда он заговаривал, казалось, мутный бурлящий поток обрушивается в крутой овраг. Толстые мясистые губы Ягура не умели улыбаться, а мутные глаза — загораться весельем. Вись-Ягур никогда не смотрел в глаза собеседнику, а если б глянул, враз бы нагнал на него холоду.

Нa другой же день, как Вись-Ягур появился на селе, он собрал мальчишек своей улицы, пообещав им показать какое-то особое ружье, и разослал их созывать чулзирминцев на сходку. Мальчишки, гордые доверием, возбужденно кричали под каждым окном: «Эй, хозяин! Иди к Вись-Ягуру, он покажет ружье и расскажет про войну». Это была явная отсебятина сорванцов. Солдат о повестке дня не объявлял.

Народу собралось негусто, но в небольшой избе Ягуров все-таки стало тесно.

Первым пришел сосед, Смоляков, за ним Мирской Тимук. Пожаловал и сам Хаяр Магар…

Собрались почти одни куштаны, которые не боятся пи бога, ни черта. Хаяр Магар к тому же ростом и мрачным видом мало уступал Вись-Ягуру.

— Незаконное дело творишь, Егор Егорыч, — сказал Смоляков своим тихим голосом. — Есть у тебя дозволение старосты собирать народ? Хочу упредить, чтоб тебе самому же не было худо.

— Заткнись ты, кровопивец, — гаркнул солдат. — Не надо мне дозволенья царского старосты. Долой царскую и керенскую власть! Я сам себе власть, а ты можешь катиться колбасой, не с тобой, а с чувашами буду говорить.

Смоляков перечить не стал, на всякий случай шмыгнул за спину Хаяра Магара.

— Ну что ж, Ягур. Давай тогда балакай по-чувашски, — сказал Магар. — А торговца нашего не трогай. Выкладывай, зачем позвал? А ружье свое показывай мальчишкам…

— Долго будем мы йываш-чувашами? — начал Вись-Ягур. — Хватит! Разини вы, растяпы! Сколько добра лежит у вас под боком, а вы не можете протянуть руки. Имение помещика Киселева от нас всего в пяти верстах. Так чего, говорю, ждете? Башкиры или русские могут опередить. Давайте всем миром ночью вывозить добро! Наше оно. Мы и наши отцы работали на помещиков. Я сам вас поведу. А кто станет поперек, получит пулю…