В то время как одни всерьез опасаются, что мы — ведьмы, другие, жаждущие обладать богатством и властью, страшатся не таинственной истории нашего появления на свет, а того факта, что обладать нами невозможно. Мы сотворены для чего-то иного, того, что находится вне удовольствий и амбиций мужчин.

Мы созданы чистыми. Праведными. Добродетельными. Одинокими.

Только представьте, что мне придется провести всю свою жизнь, так никогда и не испытав всего, что она может предложить! Вообразите, каково это: мечтать — и содрогаться от ужаса при одной мысли — о будущем, совершенно тебе не известном. Мы с сестрами знаем, что появились на этот свет не ради исполнения такой приземленной миссии, как забота о доме и поддержание семейного очага, а по совершенно другой, мистической и, боюсь, зловещей причине.

Представьте, смогли бы вы вынести такую жизнь, никогда не чувствуя прикосновения мужчины или страстного желания, пронзающего ваши чресла? Вообразите, что вы слушаете, как ваши подруги болтают о кавалерах, с которыми они танцуют… Или что вы смотрите на рабочих с голыми торсами, усиленно трудящихся на земле, наблюдая, как пот струится между их мускулами, и боитесь, что никогда не сможете понять завораживающей силы этого видения или почувствовать, как ваши собственные щеки вспыхивают в порыве физического желания от этой типично мужской, сильной картины.

Нарисуйте в своем воображении, если сможете, как это могло бы быть — никогда не ощущать страстного жара, заставляющего кровь бурлить, когда взгляд мужчины ласкает вас, задерживаясь на грудях… Этот взгляд должен заставить вас чувствовать себя женственной и желанной, но взамен вы ощущаете себя изолированной. Безразличной. Фригидной…

Они называют меня высокомерной. Холодной. Но я — совсем не такая. Я — Честити, воплощенное целомудрие — таково мое имя {1} , моя добродетель. Это — я, это — все мое существо. И боюсь, это — моя тюрьма».

— Ваше величество, время пришло.

Он знал это. Слышал стенания, длившиеся, казалось, днями напролет, — отзвук громкого плача все еще стоял в его ушах. Даже здесь, в его личных покоях на верхнем этаже, нельзя было укрыться от душераздирающих воплей, которые, похоже, стали часто посещать его двор. Еще одно завывание, более надрывное, чем возвещающее смерть причитание привидения-плакальщицы, эхом отразилось в стенах замка, прожурчав по его крови и осев в самой глубине его черной души.

Проклятие лежало на них всех.

Ниалл, король Неблагого Двора, сын Дуира и самый могущественный из темных фей, стоял перед огромным камином, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной. Немигающим взором Ниалл смотрел на оранжевые языки пламени, которые поглощали уже почерневшее дубовое полено и с шипением выплевывали искры через дымовую трубу, обдавая жаром комнату. Новый женский крик прорезал воздух; этот леденящий кровь звук опять отозвался в душе короля, который из последних сил боролся с собой, стараясь не выдать охвативших его эмоций.

— Ваше величество…

— Кто эта девица, что так отчаянно пытается произвести дитя на свет?

— Гертруда, женщина Айриэна.

Ниалл закрыл глаза, мучительно переживая боль осознания того, что его кузен будет страдать этой ночью.

Айриэн, несмотря на его эльфийскую кровь — или, возможно, благодаря ей — считался лучшим воином в королевстве. Для Ниалла не имело значения, что его кузен был мужчиной-феей лишь наполовину. Айриэна отличали преданность и надежность, он слыл королю настоящим братом. Был ближе, чем родной брат, с которым Ниалл в свое время делил одно чрево. Смешанная кровь Айриэна никогда не доставляла Ниаллу хлопот — ровно до сего момента.

— Это была ошибка — допустить его в святая святых, — проворчал провидец-фея. — Он навлек на себя гнев Матери Сотворительницы, и теперь пострадаем мы все.

Ниалл застыл на месте, глубоко дыша, стараясь сдержать охватившую его ярость.

— Нас прокляла не Мать Сотворительница, Гвинед, а моя мать.

За спиной короля раздалось злобное рычание провидца. Наконечник тисового посоха старика гневно стукнул по золотистым плитам, но Ниалл проигнорировал драматичный спектакль Гвинеда — никто не мог запугать короля, и уж тем более этот высохший старый чародей.

— Как же эта женщина оказалась при нашем дворе? — спросил Ниалл, готовый уцепиться за что угодно, за любую мелочь, которая могла бы сказать ему: эту подданную и ее ребенка минует ненависть его матери, они не станут жертвами проклятия, тяжелым гнетом лежавшего на его владениях.

Гвинед вздохнул и прошаркал вперед, его бархатная мантия зашуршала по полу.

— Эта девушка была служанкой. Айриэн купил ее у смертного. Тридцать сребреников — и благословение на ребенке, рожденном смертной.