— Ой, чтой-то, Степан Семеныч!

— На память в уважение. Как говорят, дают — бери, бьют — беги.

Приложила Лизавета отрез к груди, повернулась раз-другой перед зеркалом, восхищенно цокнула губами:

— Больно дорогой подарочек-то!

— Не дороже денег.

Метнулся он от стола, принялся хвастать перед гостьей своим достоянием. Распахнул дверцы шифоньера: смотри-де, хватит на нашу жизнь и останется.

Райскую картину рисовал своей гостье. Какое, дескать, тут приволье! Корову ли, телка или овечек выгнать — кругом травы по колено. И усадьба рядом, и сад есть, и пчел разводи сколько хочешь.

— Ех, Лизавета, кабы сынка-то твово завлечь суда, а? После школы-то? Вот бы зажили втроем, вот бы зажи-или!

— Где уж молодежь уговорить! — махнула та рукой. — Кончит школу — разве останется он в этакой глуши? А там и в армию срок…

— Да-а, нонешняя молодежь… Я сам хотел сынка с дочкой удержать, да где там — укатили. А кабы завлечь-то их суда? Ех, и жизня пошла бы у нас!..

Он говорил и говорил, пока не стали слипаться у гостьи глаза, пока и сам еле поднялся из-за стола. Помнил он только, как добрался до постели и, засыпая, все, щупал худое тело Лизаветы, что-то бормотал ей на ухо, в чем-то клялся…

На другой день Лизавета шустро принялась наводить порядок в чужом доме. (Было воскресенье, и в Улесье она не торопилась, сказала вчера матери, что вернется к вечеру.) Добела выскоблила пол, перемыла посуду, перестирала занавески. Посвежело в избе, светлее будто стало.

— Женщина — она и сразу видать, хозяйка, — не удержался Степан от похвалы.

Прибравшись по дому, надумала сходить в Доброполье — родню свою навестить, заодно и посмотреть, как там живут на центральной-то усадьбе.

— Во, как раз и в сельмаг зайдешь, — обрадовался Степан, для которого было обузой ходить туда, за целых три версты.

Проводил он гостью и вздохнул облегченно: «Ну вот, кажись, и пошло у нас на лад, будет с кем коротать бобылий свой век. Двое, говорится, — не один, лошадь отымут — хомут не отдадим»…

Он даже затянул по-своему, себе под нос памятные с фронтовой поры слова:

В этот день Степан трудился с особенным рвением, хотя и можно бы повольничать, как в праздник. То подлаживал дверцу в закутке, наводил порядок во дворе, то воды принялся запасать. И спохватился уже в сумерках: Лизавета как ушла, так и не появлялась. «Что бы такое? — затревожился он, почувствовав неладное. — Я хромой, косолапый, и то бы уж приплелся. Не заблудилась ли ненароком?» И, подумав так, отправился ее встречать.

Спустился в низину, поднялся на взгорок. Впереди что-то зачернело. Степан прибавил шагу. Подошел ближе и видит: на земле, прямо на снегу лежит Лизавета, а рядом с ней сумка-продуктовка.

— Лиза, Лизавета! — принялся он тормошить ее, перепугавшись. — Да што ето с тобою?

Наклонился поближе и тут только понял: да ведь она же в стельку пьяная! «Баба — так она и есть баба. Выпьет на копейку, а раскрылетится хуже курицы мокрой».

— Ех, мать твою бог любил, богородица ревновала! — забормотал, не зная что делать: ругать ее или подымать. — Лизавета, да вставай же! Или в поле хочешь окочуриться? Подымайся же, мать твою бог любил!..

Он хотел уже плюнуть да уйти, но тут же ударило в голову: «Замерзнет ишо ненароком, отвечать придется». Кое-как все-таки растолкал ее, приподнял с земли. Опираясь на его плечо, Лизавета побрела, еле переставляя ноги.

— Ну и ну! — укорял ее Степан. — Как же это тебя, бабочка, угораздило-то?

— Ох-х… и п-пияныя я-а, — только и бормотала она.

И так всю дорогу: заплеталась, лопотала что-то бессвязное, жаловалась, а кому и на кого — никак не мог понять Степан. «Хуже нету пьяной бабы», — злился он, поддерживая свою спутницу, которая качалась, как былинка под ветром.

Утром, постанывая и пошатываясь, с водянистыми мешочками под глазами, Лизавета виновато отворачивала взгляд, не знала, что сказать в оправдание.

— Ну и хороша же ты была вчерась! — не удержался Степан. — Не пошел бы навстречу, замерзла бы в поле.

Призналась Лизавета, что зашла к своим, давно не виделись, вот и выпили на радостях. Хорошо, дескать, в колхозном-то центре, не то что тут, в поле, где и одичать недолго без людей. Самое, дескать, милое дело — переехать отсюда. Хоть в Улесье, а хоть в Доброполье.

— Нет уж, никуда я не поеду, — ответил Степан на такие слова. — В Доброполье пока домов подходящих нету, а Улесье, как и дворики мои, того гляди порассыпется. Стал быть, погляжу я на море-погоду.

Лизавета только плечами дернула:

— Ну, как этот тут без людей? Ни электричества тебе, ни магазина рядом. Поле — так оно и будет поле. Не смогу я так, Степан Семеныч, не обессудь уж меня…

— Дело хозяйское, — сердито отозвался Степан. А сам подумал: «Как сходила в Доброполье, так враз переменилась. Отговорили бабочку, не иначе»…