Шрифт:
— А мне куда девать? — не отставал Степан…
Проводил он сына до самого Доброполья, сам и на попутную усадил. Наказал начальство свое почитать, с женою в мире жить да деток растить. А чмокнулись — замигал, замигал, смахивая корявой ладонью наскочившие слезы. И долго, пока не скрылась машина за бугром, махал и махал ему рукой.
Скоро после Славика убрались, словно птицы залетные, все «дачники», все гости городские. И телят колхозных угнали на зимние стойла.
Тишина опустилась над Агаповыми двориками. Замелькали хмурые, сдавленные низким подстуженным небом, осенние дни. И снова наступило для Степана бобылье зимовье, опять он остался
Один на один
Так прошел год, другой, третий. Летом Степану тосковать было некогда: по ночам присматривал за колхозным скотом, днями по хозяйству хлопотал, да и городские наезжали — все веселее. Трудней приходилось в зимнюю пору, когда выбирался он только в Доброполье или прохожие охотники забредали случайно. После неудачного сватовства в Чермошнах попытался он сойтись с женщиной из Голагузовки, что жила, как и он, в разъедином доме, поодаль от других деревень. С мужем она давно развелась, на лето к ней приезжали мать да сын из города, а зимой из-за страха уходила ночевать в соседние деревни. Да не заладилось с ней у Степана: вроде тунеядки бабочка-то оказалась. Узнал он от Настасьи, что давали ей квартиру на центральной усадьбе, лишь бы работала в колхозе, да отказалась она, благо алименты на сына получала и хозяйство к тому же развела.
Изредка приезжал к нему на несколько деньков Славик — то один, а то семейкой всей, звал к себе в город. И дочь писала издалека, из неведомого Казахстана, где вышла замуж, как уехала на целину, — тоже звала хоть в гости, хоть насовсем. Да напрасно звали, не думал Степан, пока в силах был, менять на что-то свою привычную жизнь. Приободрялся он, слушая по радио, как повернулось внимание к нечерноземной стороне, как не жалеет государство на это средств. «Спасибо, дочка, своя, выходит, целина-то у нас, — рассуждал, обнадеживая себя. — Может, скоро все наоборот пойдет: то из деревни уезжали, а то из города поедут в деревню. Погодите, настанет время, не каждого и в деревню-то примут»…
Однако ожидания Степана оставались ожиданиями. Да к тому же не в его пользу: прошлым летом не приехали в Агаповы дворики старуха Куракина да Агафья Чубарова — совсем, видно, остарели, — а нынче и вовсе не было ни одного «дачника». То хоть поговорит, бывало, с кем-нибудь, а теперь разве только с пастухами: дневными да случайными захожими. Вдвойне скучнее стало ему теперь, потянуло к людям…
За неделю до покрова праздник новый подошел — День работников сельского хозяйства. Новый, а — крестьянский. Любопытно Степану, как там будут справлять. «И што я, — подумал он, — навроде медведя в берлоге засиделся? Пойду-ка в Доброполье, на людей посмотрю да сам покажусь».
Доброполье к празднику похорошело. Перед правлением и новым клубом пестрели размалеванные красками щиты с призывами и цифрами, над дверьми плескались флаги. Чуть поодаль от них, выдвинувшись в поле, свежо белели под шиферными крышами новые дома с террасками под стеклами, один из них двухэтажный — в Доброполье такой первый.
Людей собралось в клубе — хоть стены раздвигай, еле пробрался Степан. Нарядные все, веселые. Над сценой красное полотнище с лозунгом. И трибуна тоже красная, и стол накрыт красным. В черном костюме и белой рубашке при галстуке, председатель стоял за трибуной и словно бы рисовал картину жизни. Вот пройдет, дескать, каких-то пяток — десяток лет, и станет Доброполье вроде городка, где людям будут всякие блага. И новые дома с городскими удобствами, школа с интернатом, столовая и детский сад, и даже автобус свой помчится по асфальту до станции и обратно…
Слушал Степан и мысленно похваливал: «Молодчина, Лексанушка, ишь как ловко выходит! А ить, верно, заживут в деревне не хуже городских. Жалко только, дворики наши на разорение пошли»…
Потом зачитывали, кто премируется за хорошую работу. На сцену выходили ударники, баянист резво растягивал блестящий, весь из пуговок баян, и все одобрительно хлопали. И Степан тоже хлопал. Особенно когда назвали куму его Нюшу и Федора-пастуха, с каким давно сдружился.
— …Агапов Степан Семенович, — объявил председатель, — за добросовестную охрану телят в ночное время.
Услыхав свою фамилию, Степан опешил, не поверил сначала.
— Просим, Степан Семенович… сюда, сюда, — закивал председатель, отыскав его быстрым взглядом.
Опомнился он, когда на сцене закрылся занавес и народ, густо теснясь у двери, хлынул на улицу. Тут кто-то ухватил его за плечи, потянул назад. Оглянулся — Серега Анисов.
— Здорово, дядя Степан! Ну, как там у тебя — зимовье на Студеной?
В другой раз Степан послал бы насмешника куда подальше, а тут сдержался: вспомнил, что нужен ему Серега, вот как нужен со своей машиной!
— Здорово, Сергунь! — отозвался. И, понизив голос, кивнул в сторонку. — Поди на пару ласковых, а?
— Машина понадобилась?
— Знамо дело, бычка в расход пускаю. Завернешь после праздника?
— Единоличный сектор меня не интересует, — хохотнул Серега.
— Хвать те зубы-то скалить!
— Ладно, — сдался Серега, — так и быть уж, последний раз. А больше ни-ни, крест на твою Чукотку.
— Премного благодарен, как раз вот и в магазин есть с чем зайдить, — похлопал по карману, намекая на премию.