– Может, он здесь, – сказал я. – Но у него ничего не выходит. Как ужасно, даже для него.

– Нет, – ответил он. – Здесь никого нет. – Он уставился на свое старое тело, словно не мог отвести от него глаз.

Шли минуты. Я наблюдал за его неуловимо напряженным лицом, тонкой пластичной кожей, которая то растягивалась или сжималась под действием эмоций, то снова разглаживалась. Он уже смирился? Он был близок мне как никогда и все больше вживался в новое тело, пусть даже его душа просвечивала сквозь него прекрасным светом.

Он опять вздохнул, отодвинулся, и мы вместе вышли из комнаты.

Мы стояли вдвоем в тускло-бежевом коридоре под мрачно-желтыми лампами дневного света. За стеклянным окном, затянутым тонкими темными шторами, мигал и загорался Майами; с проходящего рядом шоссе доносился глухой рев, каскад зажженных фар скользил в опасной близости от нас, прежде чем дорога отклонялась в сторону, снова поднималась на длинные тонкие бетонные ноги и уносилась прочь.

– Ты понимаешь, что потерял поместье Тальботов, – сказал я. – Оно принадлежало тому человеку.

– Да, я уже подумал, – вяло ответил он. – Я из тех англичан, что не забывают о таких вещах. Подумать только, оно перейдет к мерзкому кузену, который только и захочет, что немедленно выставить его на продажу.

– Я тебе его выкуплю.

– Орден может сам выкупить. По завещанию большая часть моего состояния переходит к нему.

– Ты уверен? Даже Таламаска, может быть, к такому не готова! Кстати, люди, бывает, превращаются в настоящих зверей, чуть только речь заходит о деньгах. Позвони моему агенту в Париже. Я велю ему отдать тебе абсолютно все, что ты пожелаешь. Я позабочусь, чтобы тебе вернули все состояние, все, до последнего фунта, и в первую очередь – дом. Можешь рассчитывать на все, что у меня есть.

Он слабо удивился. И был глубоко тронут.

Я не мог не задаваться вопросом – а сам я когда-нибудь чувствовал себя так легко в этом высоком теле с длинными руками и ногами? Конечно, мои движения были импульсивнее и даже резче. Эта сила выжала из меня определенную небрежность. Он же, напротив, познакомился с каждым сухожилием, с каждой костью.

Я мысленно увидел старого Дэвида – как он прогуливался по улицам Амстердама, по узким булыжным мостовым, отступая от жужжащих велосипедов. В нем и тогда присутствовала эта уравновешенность.

– Лестат, ты за меня не отвечаешь, – сказал он. – Ты не виноват в том, что произошло.

Я внезапно почувствовал себя очень несчастным. Но нужно было кое-что сказать, не так ли?

– Дэвид, – начал я, пытаясь скрыть горечь. – Если бы не ты, я бы никогда с ним не справился. В Новом Орлеане я говорил тебе, что буду твоим рабом навеки, если ты поможешь мне отобрать мое тело. Что ты и сделал. – У меня дрожал голос. Мне было противно. Но почему не сказать все сразу? К чему продлевать агонию? – Конечно, я понимаю, что теперь я потерял тебя навсегда, Дэвид. Я понимаю, что теперь ты никогда не примешь от меня Темный Дар.

– Но зачем говорить, что ты потерял меня, Лестат? – спросил он тихо, но пылко. – Почему мне нужно умереть, чтобы любить тебя? – Он сжал губы, пытаясь подавить внезапный всплеск чувства. – Зачем тебе такая цена, особенно сейчас, когда я живу как никогда прежде? Господи Боже, ты, естественно, сознаешь величие того, что произошло! Я переродился.

Он положил руку мне на плечо, стараясь сжать твердую чужеродную ткань, которая едва чувствовала его прикосновение, или же, лучше сказать, чувствовала его совсем по-другому, а как – он никогда не узнает.

– Я люблю тебя, друг мой, – сказал он тем же жарким шепотом. – Прошу тебя, не уходи. Мы стали так близки.

– Нет, Дэвид. Не стали. В последние несколько дней мы были близки, потому что оба были смертны. Мы видели одно и то же солнце, одни и те же сумерки, чувствовали одно и то же земное притяжение. Мы вместе пили и преломляли хлеб. Мы могли бы заняться вместе любовью, если бы ты позволил. Но все изменилось. Ты получил молодость, да, а с ней – головокружительное удивление, сопутствующее чуду. Но, глядя на тебя, Дэвид, я все равно вижу смерть. Я вижу человека, который гуляет на солнце со смертью за плечом. Я знаю, что не могу быть твоим спутником, как ты не можешь быть моим. Все это просто доставляет мне слишком мучительную боль.

Он молча наклонил голову, самоотверженно стараясь сохранить внутреннее самообладание.

– Не оставляй меня так рано, – прошептал он. – Кто еще во всем мире сможет меня понять?

Внезапно мне захотелось взмолиться: «Подумай, Дэвид, бессмертие в прекрасном молодом теле!» Я хотел рассказать ему обо всех местах, куда мы, двое бессмертных, сможем отправиться, о чудесах, которые сможем увидеть. Я хотел описать мрачный храм, обнаруженный мной в самой чаще тропического леса, объяснить, что значит без страха бродить по джунглям и иметь глаза, проникающие в самые темные уголки… О, сейчас из меня польется поток слов, а я не предпринимаю попыток скрыть мысли и чувства. Ну да, ты снова молод, и теперь можешь остаться молодым навсегда. Более подходящего средства для путешествия во тьму и представить невозможно; как будто таким образом тебя подготовили темные духи! Ты обладаешь и мудростью, и красотой. Наши боги совершили чудо. Идем, идем со мной.