Сентябрь изобиловал погожими днями. На синее небо, залитое светом, смотрели с опаской — с минуты на минуту появятся самолеты. На земле все как на ладони — и начнется…

Облачное небо тоже плохо. Вырвутся стервятники к Ораниенбауму внезапно, упустят зенитчики минуту-другую — не сдобровать. Полутонные бомбы сделают свое дело, нет от них спасения…

Хорошо бы ненастье, чтобы обложные облака спустились до самой воды, чтобы хлестал, как из ведра, дождь или повис слепой туман, густой, вязкий, протянешь руку — ее не видно.

Так рассуждали авроровцы, исподволь поглядывая на безоблачное небо и черпая из котелков горячую уху. Моряки приспособились: едва закончится артиллерийский обстрел, спускают на воду шлюпку, вылавливают сачками оглушенную рыбу — и на камбуз. Это называлось УДП — усиленный дополнительный паек.

«Король камбуза», кок Дмитрий Кольцов, белолицый и белобрысый, неподвластный летнему солнцу, обычно ворчал: мол, и так забот полон рот, мол, не до ухи, а сам доставал из заповедных тайников зеленую приправу, огненные язычки красного перца, бросал в кипящий котел разделанных лещей и плотву.

На плацдарме, отрезанном от Большой земли и зависящем от скудного подвоза продовольствия по заливу, с харчами стало туговато.

— Хорошо наши интенданты стараются, — острил Николай Кострюков, намекая на вражеские обстрелы, — хоть рыба есть.

— Могли бы лучше постараться, — отвечал Арсений Волков, втягивая аромат ухи своим мясистым носом. — Выше плотвички да лещиков не подымаются.

— Гляди, гляди, еще подымутся, — кивнул в небо главбоцман Тимофей Черненко. — Будет из тебя рыбам корм…

Алюминиевые ложки еще отбивали по дну котелков веселую дробь, когда раздалась пожарная тревога. Бросив еду, аварийные команды мгновенно рассыпались по кораблю.

Старший лейтенант Петр Сергеевич Гришин, прибывший на «Аврору» в августе, буквально донимал команду пожарными тревогами. Он ежедневно проверял состояние помп, шлангов, боеготовность аварийных команд и, как бы хорошо они ни действовали, хвалил сдержанно, требовал большей быстроты и слаженности.

На корабле никто, даже военфельдшер Белоусов, делавший старшему лейтенанту перевязки, не знал подробностей гибели эсминца «Карл Маркс», с которого Гришин прибыл на «Аврору». На шее старлейта заживающую рану прикрывал пластырь. Была обожжена и правая рука, но она, как он выражался, «выписана в строй»…

Матросы догадывались: частые пожарные тревоги не слабость, не причуда командира, не блажь; догадывались: было в судьбе его нечто тяжкое, незарубцевавшееся, что побуждает к этим действиям.

Судьба Петра Сергеевича Гришина действительно сложилась нелегко. В первые месяцы войны он испил полную чашу: на десятерых хватило бы того, что испытал он!

Эскадренный миноносец «Карл Маркс» в конце июня вышел из Кронштадта. Плавание предстояло трудное. Немецкие летчики набросали в залив столько мин, что старпом грустно острил: «Мин больше, чем воды. Плывем по минам».

В тот день эта фраза не казалась большим преувеличением. Гришин настроил себя на худшее, внутренне подготовился: если случится самое страшное, каким бы страшным оно ни было, достойно принять неотвратимое.

Несколькими днями раньше, впервые попав под бомбежку, он испытал такое оцепенение, такое липкое, тошнотворно-выворачивающее чувство страха, что был ненавистен самому себе. И он ощетинился против собственного страха, захотел сломить его, обуздать. Умом он понимал: страх — как зверь. Почует твою слабость — не отпустит. Почует твою силу — уйдет.

Волевой, собранный, сильный духом и телом, с устойчивой психикой, Гришин раз и навсегда решил: смерть на войне подстерегает каждый день, хочешь не хочешь — смирись с этим, но не будь щепкой, швыряемой волнами, пока жив, управляй событиями, управляй собой. Борись!

Когда эсминец, уничтожив семь мин, напоролся на восьмую, когда взрыв потряс море, когда корабль тряхнуло, как скорлупку, швырнув за борт кормовое орудие, повредив рулевое управление, разметав раненых и убитых, Гришин не свалился в кипящую воду. Он удержался за один из лееров, а через секунду зычной командой привел в чувство нескольких матросов и начал заводить к пробоине пластырь.

Миноносец не затонул. Командир корабля капитан III ранга Дубровицкий быстро овладел положением. Погасили пожар. Остановили течь. Матрос Кучеров — золотые руки — исправил рулевое управление.

28 июня 1941 года эсминец пришел в Таллин.

Спустя несколько дней — бой с «юнкерсами». Теперь Гришин не сжался в комок, как при первой бомбежке; он видел пикирующую смерть, черные кресты на плоскостях, слышал вой сирен, ощутил всплеск взбудораженных нервов — и жар, и озноб, и сухость во рту, но справился со всем этим, продолжая управлять боем.