Двадцать один человек сошел по трапу на пирс. Их поглотила ночь, их увезли катера. Гришин вспоминал отозванных в Кронштадт: Александра Афанасьева, командира отделения котельных машинистов, уже немолодого, замкнутого, который, следя за «юнкерсами», летевшими на Ленинград, говорил: «Пошли, гады, детей моих бомбить»; сигнальщика Сергея Рябчикова, проворного, разбитного, умелого — хоть блоху подкует, Рябчикова, на беду свою плохо плавающего, осыпаемого колкостями: «Рябчик не чайка, гляди не подкачай-ка»; марсового Ваню Доронина, совсем молоденького, впервые побрившегося на «Авроре».

Когда их отозвали, Гришин не знал зачем, надолго ли. Прежде, отзывая, в приказе указывали: на Чудское, на Ладогу, в Дудергоф. Теперь не конкретизировалось. «Направить» — и точка. Вскоре выяснилось: в Петергофе высажен морской десант. Морской десант… Афанасьев, Рябчиков, Доронин… На поясе — кинжал и гранаты, под сукном бушлата — холодная ракетница и связные голуби, в заплечном рюкзаке — оттягивающий, тяжелый запас патронов. И бой, в котором или убьешь ты, или убьют тебя…

Тайное стало явным. Из Петергофа доносилось кипение боя. Потом стихло. К ночи бой не возобновился. И, выйдя на мостик перед рассветом, не услышав того, что надеялся и хотел услышать, старший лейтенант догадался: все, конец.

Потянулись ночи, похожие друг на друга, с трудными вахтами и тревожными минутами затишья, а дни порой были темнее, чем ночи, — из-за дыма, из-за густой мглы пожарищ.

Неподвижная, полузатопленная, с поднятой над водой верхней палубой, «Аврора», вооруженная двумя пушками и станковым пулеметом, продолжала жить и бороться. «Доношу, — писал в рапорте командованию командир крейсера П. С. Гришин, — что 1 декабря 1941 года в 13 часов противник начал артиллерийский обстрел Краснознаменного крейсера «Аврора».

В результате обстрела в корабль было четыре прямых попадания. Возник пожар, который был ликвидирован силами пожарной команды Ораниенбаумского военного порта и личным составом корабля.

От артобстрела разрушена радиоаппаратура «Шквал М-1», которая была снята и упакована для отправки.

От осколков снарядов погиб старшина группы радистов Близко, который снимал радиоаппаратуру».

Налеты продолжались. Росли потери. Удвоилась, утроилась нагрузка на каждого авроровца: вахты, борьба с пожарами, заделка пробоин.

Зима сковала залив.

Под настом, задубевшим от ветра, до поры дремали мины. Снег надежно спрятал их. Они затаились, их незримая рать охраняла подступы к фортам, опоясала кольцом остров Котлин, на котором раскинулся Кронштадт, выстроилась цепочкой севернее Ораниенбаума и преградила путь к мысу Лисий Нос.

Ледовые дозоры «Авроры» охраняли большой участок. На берегу в мерзлом грунте прорыли траншеи, построили мощные блиндажи с узкими глазницами-амбразурами, нацеленными в сторону врага.

«Водную тропу» — единственную нить, соединявшую Ленинград с Кронштадтом и Ораниенбаумом, заменила ледовая трасса, по которой пошли машины. Если знаменитый путь через Ладогу называли «Большой дорогой жизни», то путь по льду Финского залива назвали «Малой дорогой жизни».

«Аврора», с погашенными котлами, скованная льдом, приютила команду в кубрике под полубаком. Чугунная печка, раскаленная докрасна, дышала теплом и жизнью. Трубу вывели в иллюминатор.

Когда кончилось топливо, стали добывать уголь из затопленных погребов.

Не хватало харчей. Трехсотграммовая пайка хлеба и жиденький мучной суп не могли утолить мучительный, сосущий голод.

Кровоточили десны. Начали опухать ноги. Кострюков, бреясь, глядя в осколок зеркала, как-то воскликнул:

— Братцы, опять поправился!

После этого начали замечать: все поправились. Появились отеки на лицах.

Арсений Волков вспомнил Сашу Попова, водолаза, уехавшего в июле на Воронью гору:

— Нырнул бы водолаз в продпогреб. Чего-нибудь оттуда выудил бы.

Была бы мысль — за ней и дело приходит. Приспособили багры. Вытащили мешок с мукой. Вымокла, конечно, как полагается, но все-таки мука. На безрыбье и рак — рыба. Благо, в Финском заливе вода несоленая…

Опять появился УДП — усиленный дополнительный паек. Правда, теперь, горько посмеиваясь над голодом, УДП расшифровывали так: «Умрешь днем позже…»

Гитлеровцы не унимались. По фронту пошла легенда: пока стоит «Аврора», пока реет над нею боевой флаг, не захватить им Ораниенбаумский плацдарм, не ворваться в Ленинград, не отогреться в городских квартирах, леденеть в мерзлых окопах, прозябать и гибнуть.