Подписи, конечно же, не было, но сбоку пристроился маленький рисунок – переплетения тонких линий, образующие четыре неровные цифры: «73–88» [35] .

Бывший штабс-капитан, перечитав короткое послание, пододвинул пепельницу, щелкнул зажигалкой. Дождавшись, когда огонек погаснет, достал из пачки папиросу. Но прежде чем закурить, не удержался и в который уже раз провел ладонью по груди – слева, чуть ниже сердца, словно надеясь нащупать кусочек себя-настоящего. Но кожа была гладкой – чужая кожа на чужом теле.

От первой затяжки он закашлялся.

Из окна такси город казался прежним, почти не изменившимся, но с тротуара все смотрелось иначе. Людей стало заметно меньше, даже в кварталах возле порта, где все эти годы кипела жизнь. И люди были теперь другие. Не стало суетливых, вечно встревоженных беженцев, переполнявших в прежнее время уличные кафе, не так часто встречались и патрульные в знакомых кепи с твердым козырьком. Волна схлынула, война осталась где-то далеко, за песками, за морем. Из порта ушли настырные британцы, зато янки встречались на каждом шагу. Не только военные – среди лавок и магазинчиков то и дело попадались вывески на английском. На углу улицы свежей краской сияла надпись «Sicilian Joy. Best Italian pizza in New York» [36] , обрамленная двумя толстощекими усатыми рожами. Больше стало и арабов, которых прежде в порт пускали очень редко. Старая привычная Эль-Джадира исчезала, таяла на глазах, превращаясь в нечто незнакомое, чужое.

Ричард Грай подмигнул двум веселым сицилийцам с вывески и ускорил шаг. Он почти уже пришел, от новой пиццерии нужно свернуть налево, миновать еще две витрины…

Молочный магазин… Сувенирная арабская лавка…

Вот!

Бывший штабс-капитан отошел к самому краю тротуара, чтобы без помех полюбоваться надписью, такой же новенькой, как и только что виденная, но уже на французском: «Jeux amusants!» [37] Особенно ему понравился восклицательный знак, огромный, словно вбитая в землю оглобля. Слева от оглобли красовалось невиданное чудище. Только приглядевшись, можно было понять, что художник хотел изобразить самого обычного шахматного коня.

Как следует изучив вывеску, он бросил окурок в ближайшую урну, подошел к двери. Взялся за узорную медную ручку, слегка надавил – и услышал веселый звон колокольчика.

За порогом его встретил неясный сумрак. Ричард Грай сделал два шага по истертой ковровой дорожке, остановился.

– Деметриос! Выбирайся из-под прилавка, к тебе покупатель. Кстати, здесь продается славянский шкаф?

– Это всё те же шашки, Рич. Но… Немного другие, сейчас увидишь.

Деметриос, смущенно улыбнувшись, пододвинул к самому краю стола игральную доску – четырехугольный деревянный крест, истыканный маленькими круглыми отверстиями. Покупателей в небольшом магазинчике не было и, похоже, не предвиделось. Ричард Грай оказался полностью во власти истомившегося от любви к «Jeux amusants» грека, чему не стал противиться. Деметриос оставался тем немногим, что еще не успело измениться в Эль-Джадире.

– Доску узнал? Да-да, все та же «Лиса и гуси», я тебе уже показывал. Но чуть-чуть измененная. Заметил?

Бывший штабс-капитан постарался сдержать усмешку. Деметриос не бросит свои доски с фигурками даже у расстрельной стенки. Нелепый маленький человечек с вечно виноватыми глазами – такой он всегда, даже когда стреляет в спину. Но кто станет подозревать увлеченного всякой ерундой чудака?

– Здесь, – незажженная папироса зависла над одним из «крыльев» доски-креста. – Этого квадрата не было. Вроде бастиона, правда?

Грек даже засопел от радости.

– Совершенно верно! Прекрасная у тебя память, Рич. Это – «форт». Обычно в нем девять лунок, их выделяют нарисованной «стеной». Но настоящие любители, вроде меня, не признают полумер и предпочитают выстраивать настоящие крепости. Здесь пока фундамент, я над ним еще поработаю. А сама игра называется «B"aren und Hunde». Если перевести…

– «Медведь и собаки». В таких объемах немецкий я еще помню.

Ричард Грай, щелкнув зажигалкой, окинул взглядом украшенные игральными досками стены, красный коврик на прилавке, тоже игральный, в фигурных золотых разводах.

– Глазам своим не верю. Деметриос, ты стал лавочником!

– А что такого, Рич? – большие темные глаза удивлено моргнули. – Годы идут, мы не молодеем, пора бросать якорь. Почему бы и не здесь? Хочешь, я поставлю у входа настоящий славянский шкаф? Ты будешь чаще заходить и каждый раз повторять одну и ту же шутку… Да, насчет этой доски! Ты пасьянсы любишь? Дело в том, что есть легенда, будто некий граф из Прованса попал в тюрьму. Ему там было скучно, и он придумал пасьянс как раз на доске для «Лисы и гусей». Это и есть знаменитый «Солитёр». Я вечерами иногда балуюсь, раскладываю. На такой доске очень удобно, советую попробовать.

Грек вновь виновато заморгал, и бывшему штабс-капитану подумалось, что у настоящего Деметриоса есть брат-близнец, беззащитный и слабый любитель никому не интересного антиквариата. Или говорящая маска с наивными стеклянными глазами.

– Поставь у входа шкаф, Деметриос. И о тумбочке не забудь, так будет смешнее… Я пришел, чтобы сказать тебе спасибо. Ты не подвел и не предал, хотя вполне мог. Мне очень хочется верить, что причиной тому – не только страх.

– Ну, что ты, Рич, что ты! – грек вскочил, прижал руки к груди. – Мы же друзья, мы же…