— Ныряй на глубину!

Снова лодка рванулась вниз. Стрелка глубиномера летела по циферблату. 50 метров… 60…

— На семьдесят задержаться! — скомандовал Газиев. — Акустику слушать горизонт!

Опять замерли.

— Слышу шум торпед! Идут над нами! Шум винтов лодки по корме!

— Расстояние?

— Восемь кабельтовых.

— Пеленг?

— Тридцать градусов!

— Право сорок пять! Кормовые аппараты… Товсь!

Окаменело лицо Газиева. Сжались кулаки. Наконец он даст сейчас первый залп по врагу!

— Аппараты, пли!

Вздрогнул корпус лодки.

— Торпеды вышли!

Теперь все обратились в слух. У Газиева шевелились губы: считал про себя секунды.

Но секунды шли, а взрыва не было. И с каждым мгновением мрачнел Газиев.

Когда-то Шухов сказал мне: «Для подводника лучшая музыка — взрыв торпеды, посланной в борт вражеского корабля. И похоронный марш — тишина после промаха».

Его бывший помощник, видно, тоже усвоил эту музграмоту.

— Шум винтов подлодки справа по борту! — доложил акустик. — Пеленг сто двадцать!

Газиев очнулся.

— Лево на борт! Средний вперед!..

Так начался этот чудовищный поединок слепых. Все зависело от того, у кого окажутся крепче нервы. Маневрируя, нам удавалось уклониться от атак врага, но и наши торпеды не достигали цели.

После каждого промаха приливала кровь к смуглому лицу командира. Газиев забыл, что это лишь первый его бой, а противник может быть опытнейшим подводным асом, что весь экипаж нашей лодки держит только первый экзамен. Газиев понимал лишь одно: рядом враг и он должен во что бы то ни стало уничтожить его…

В отсеках считают вражеские торпеды, проносящиеся рядом.

— Пятая…

Бесконечно долго тянется время.

— Шестая…

Миновал еще час.

— Седьмая…

Все реже залпы. С каждой ушедшей торпедой противник становится осторожней.

Томительно тянется время. Нервы напряжены до предела. Слух обострен так, что, кажется, пролети муха — ее жужжание покажется грохотом бомбардировщика.

— Восьмая…

Еще одна торпеда проходит мимо. Но и нам никак не удается достать врага. Проиграет тот, кто первым окажется безоружным.

— Шум винтов прямо по носу, пять кабельтовых!

Слишком велик соблазн.

— Носовой третий… Пли!

И опять увернулся противник. У нас осталась одна торпеда. Последняя. Нам остается только ждать. Чтобы точно сказать, сколько прошло времени, мне придется заглянуть в вахтенный журнал. Мне показалось, до следующего возгласа акустика прошла вечность.

— Слышу торпеду слева по борту!

— Держать глубину!

Затаив дыхание, слышим, как совсем рядом проходит смерть. Это девятая торпеда противника.

Если неизвестная подлодка того же класса, что и наша, то и у врага остались всего одна-две торпеды. В этой борьбе, где ставка — жизнь пятидесяти людей, выиграет теперь тот, кто окажется более терпеливым…

Пятый час длится подводная дуэль. В лодке тяжело дышать. Но нельзя всплыть, освежить воздух. Надо ждать.

И мы ждем. Ждем, задыхаясь, обливаясь потом. От напряжения обручем стискивает голову. Мы ждем.

Но ждет и враг. Мы не знаем даже, чья это лодка. Японская, принявшая нас за американцев? Забравшаяся так далеко субмарина гитлеровцев? А может быть…

Враг затих. Мы не слышим больше шума его винтов. Отступил? Покинул поле боя? Ушел?

Газиев не выдерживает. Он приказывает подвсплыть, не продувая балласта, с помощью горизонтальных рулей.

Я с тревогой смотрю на него. Но приказ командира — закон.

Лодка подвсплыла. Глубина — тридцать.

— Самый малый вперед!

Зашумели винты. Теперь их, несомненно, услышит враг, если он еще рядом.

Газиев бросился к акустику, взял запасные наушники. На лбу у командира крупные капли пота, у переносицы залегли глубокие морщины. Он постарел за этот бой. Отбросил наушники.

— Лево на борт! Самый полный вперед!

И тут же запоздалый доклад акустика:

— Слышу торпеду! Справа по борту!

Но лодка уже стремительно поворачивает. На рулях стоит Шухов… Где-то совсем рядом, едва не задев обшивку, проходит ищущая нас смерть…

Сейчас все решится. Что будет делать теперь враг?

Газиев снова метнулся к акустику. Напряженно вслушивался.

— Боцман, на перископную!

— Слышу воздух! — доложил акустик. — Продувают цистерны!