Шрифт:
– Утром стулья, – сказал я, – вечером деньги. В смысле, сперва подпишем договор. Вы в самом деле уполномочены ставить подпись?
Он кивнул.
– Разумеется.
– И Совет не заявит, – поинтересовался я, – что таких полномочий вам не давал?
Он выпрямился, ответил гневно:
– Тогда я не буду возражать, если вы вторгнетесь и перевешаете членов этого Совета!
Я потер ладони.
– Отлично. Эй там, кликните сэра Альбрехта. Он, помимо того что заведует контрразведкой, еще и канцлер…
На этот раз сэра Альбрехта искать пришлось дольше, я усердно угощал герцога лучшим вином и подкладывал изумительно приготовленное мясо животных, о которых он и не слышал.
Альбрехт вошел, поклонился, я сказал сразу:
– Дорогой канцлер, несите проект договора. Сэр Вирланд, я уверен, ничего здесь обсуждать и особо оговаривать не надо. Нет-нет, я вовсе не намекаю на огромную армию за моими плечами, что и так будет разочарована быстрым заключением мирного договора, совсем без войны и красивых подвигов… просто здесь только пункты, от которых я отступать не намерен. Кстати, моя подпись там уже стоит.
Он нахмурился, подписание такого договора слишком смахивает на капитуляцию, что на самом деле так и есть, но я даю возможность ему сохранить лицо, что в рыцарском мире важнее не только почестей и земель, но даже жизни.
Альбрехт с непроницаемым лицом наблюдал, как герцог ставит подпись, посыпает ее мелким золотистым песком, сам взял лист и помахал в воздухе, чтобы чернила быстрее высохли, а затем положил в ложку комочек красного сургуча, подержал над свечой, пока тот расплавился и начал шипеть по краям.
Мы с герцогом наблюдали, как он очень осторожно капнул дважды, захватывая края наших подписей, а мы, выждав чуть, вжали перстни в быстро застывающую красную массу, оставив четкие оттиски печатей.
Альбрехт с огромным удовольствием оглядел лист договора с четким расположением всего трех абзацев, красиво и каллиграфически точно расположенными подписями и бьющими в глаза красными печатями.
– Готово, – сказал он и добавил: – К вящей славе Господа!
– Да вы иезуит, – пробормотал я, – хотя об этом еще не догадываетесь… Герцог, поздравляю вас. Этот день будет поворотным моментом в истории Сен-Мари. Я вижу бесконечное процветание…
Мысль о Маркусе я подавил так быстро и жестоко, что герцог, надеюсь, не заметил моего секундного помрачения. Он задумчиво изучал наши подписи, придавленными красным, как пламя пожаров, сургучом, и, казалось, на его лицо падает зловещий багровый отсвет, а лицо такое, словно слышит лязг металла, конское ржание и крики насилуемых женщин Сен-Мари.
Глава 6
Когда Вирланд в сопровождении сэра Ховарда Кастельвана и сэра Глена Силендборга отбыл от шатра переговоров к своей свите, я с великим облегчением потер ладони с такой силой, что там едва не вспыхнуло пламя.
– Свершилось!.. Сен-Мари наш. Без войны.
Альбрехт и Норберт долго смотрели ему вслед.
– Их свои же не разорвут? – поинтересовался Норберт. – Они так рассчитывали на свое превосходство в силе.
– Какое превосходство, – ответил Альбрехт, – когда у нас, судя по словам Его Величества, нашего сюзерена, здесь тысяча армий. Им только стоит дунуть разом, все Сен-Мари сметет!
Норберт покачал головой.
– Его Величество… человек особенный. Я бы ни за что не мог бы врать так искренне и вдохновенно, глядя прямо в глаза, не моргая и не краснея. Это дар!.. Конечно, не Божий.
Альбрехт поинтересовался:
– Ваше Величество, вы меня каким-то иезуитом назвали. Это что?
– Иезуит? – переспросил я. – Один молодой рыцарь, которому в бою отрубили ногу, и потому он не мог даже скакать на коне, долго искал, чем заняться, пока не придумал особый рыцарский орден, члены которого не носили ряс и ничем не отличались от всех остальных, кроме того, что тайно следовали своему уставу, в котором были вот эти знаменитые слова: «К вящей славе Господа», «Все средства допустимы, если во имя великой Цели» и «Штиль хуже самой сильной бури». Они и назвались иезуитами.
– Гм, – сказал он, – про штиль особенно нравится.
– Правда? – спросил я. – Тогда вы очень молоды, граф.
– Надеюсь, – ответил он скромно. – А вам больше нравится «Все средства хороши…»?
– Если ведут к великой цели, – сказал я сердито. – Не надо, граф, обрывать, не надо!.. Это вообще-то верно. Все средства или почти все хороши и оправданны.
– Или почти все, – повторил он задумчиво, – пустячок, а все меняет.
– Мир меняют молодые, – заверил я. – Старики уже знают, что все молодые… да и старые тоже – дураки, с ними каши не сваришь, все тлен, потому ничего и не делают, а мы знаем меньше, потому беремся и делаем! А что сделали криво или косо – потом поправим. В смысле – потомки поправят, им тоже что-то да надо делать, раз уж природа на них отдохнет, а на дальних еще и оттянется.