К тому же Джина с Фергусом рассорились и весь вечер провели в разных углах праздничного шатра (шатер был в розовую и белую полоску, украшенный французскими окнами в пенополиуретановых наличниках с ионическими колоннами, которые хозяйка заботливо оплела лентами и цветами). Они были нарочито вежливы с чужими людьми, как бы подчеркивая свое презрение друг к другу. Фергус казался безразличным, Джина — напуганной.

Стюарт Николсон, старший член Уиттингборнской ассоциации врачей, спросил Хилари:

— Как думаете, сколько они протянут?

— Долго! — резко ответила та. — Их хлебом не корми — дай поругаться.

Стюарт откусил слоеный пирожок, осыпав Хилари хлопьями теста, и подмигнул:

— Вам видней.

Позже, по дороге домой, совсем скиснув от апельсинового сока и лицемерного радушия, думая о делах и заваленном бумагами столе, Хилари не выдержала. Она только что просмотрела очень выразительную пантомиму на тему «кто куда сядет в машине» (в результате Лоренс сел вперед, а Джина с Фергусом забились в противоположные углы заднего сиденья). Их мрачные взгляды, упертые в окна, взбесили Хилари, и тонкий шнур ее самообладания лопнул.

— Если вы не можете вести себя цивилизованно даже на людях, — заявила она, включив заднюю скорость, — то я не понимаю, зачем вы вообще друг друга терпите!

Наступила долгая, неуклюжая тишина, во время которой все отвернулись от Хилари, а она злобно уставилась на дорогу. Наконец, очень вдумчиво и спокойно, как ни в чем не бывало Лоренс произнес:

— Ну и вечеринка была — ужас! И зачем мы только поехали?

Дверь за спиной у Хилари приоткрылась.

— Мам…

— Что? — спросила она не оборачиваясь.

— Ты не можешь спуститься?

— Зачем?

Адам пролез между ее столом и стеной. Хилари подняла глаза. Волосы ее сына, коротко подстриженные сзади, спереди падали ему налицо; руки он спрятал в длинных рукавах мятой рубашки. Хилари вздохнула. Она обожала Адама, но сейчас ей было не до него.

— Что-то стряслось?

— Джина… Она у нас дома. Плачет. Велела тебя не беспокоить. Гас сварил ей кофе.

— Джина?! Так я же отвезла ее домой два часа назад!

Адам пожал плечами и убрал волосы за уши, открыв лицо, очень похожее на отцовское, только совсем юное и, увы, прыщавое.

— Лучше спустись. Хочешь, я принесу бренди?

— Бог мой, неужели все так серьезно?..

Он опять пожал плечами, сморщился, подбирая нужные слова, и сказал:

— Выглядит она так, будто кто-то умер…

Дэн Брэдшоу лежал в кровати и наблюдал, как летнее утро расцвечивает тонкие занавески на окнах спальни. Сегодня Ви не придет, потому что время уже семь двадцать, а она всегда приходит в семь: заваривает чай, распахивает занавески, садится к нему на кровать и целует, обдавая его «Красными розами». Дэн как мог сражался с острым приступом разочарования. Ему очень хотелось, чтобы она пришла. Ему это было необходимо.

Ночью случилось странное. Он уже толком не помнил, что именно, но это определенно было наяву. Кажется, он встал и, пока искал выключатель, сшиб светильник, потом не смог найти тапочки и заметил, какой холодный пол в ванной. Ви часто советовала ему постелить ковролин: практично и уютно. Затем что-то произошло, и Дэн очнулся на полу со спущенными штанами. По всему телу расходилось онемение, как будто в него бросали кубиками льда. Кружилась голова, было очень холодно, а язык словно распух и заткнул горло. Потом все быстро прошло, он уснул и проснулся без пяти семь, еще до будильника. Дэн ждал прихода Ви, думая рассказать о случившемся. Только о спущенных штанах решил умолчать.

В двадцать пять минут восьмого он осторожно сел и прислушался к своим ощущениям. Кажется, все нормально, только какая-то усталость навалилась. Впрочем, ее можно объяснить чем угодно — хотя бы тем, что ему уже далеко за семьдесят.

Он спустил ноги с кровати и подошел к окну. Ви раздернула шторы в своей гостиной; на розовой герани и голубых лобелиях, которые она посадила в оконную клумбу, поблескивали капельки воды. Ну да, конечно, сегодня же пятница, базарный день. Ви часто говорила, что после восьми утра на рынок можно не ходить: кроме кексов, все уже сметут. Обычно она покупала там свежие и маринованные овощи, которые любила класть в сырные сандвичи. Дэну очень не хватало домашних овощей. Всю жизнь они с женой выращивали их в саду за домом рядовой застройки, где прожили тридцать два года — в десяти минутах ходьбы от Уиттингборнского муниципалитета и его работы в должности налогового чиновника. Ви ругала Дэна за эту профессию: мол, налоговики дерут с горожан три шкуры, а новый муниципальный налог вообще ни в какие ворота не лезет. Спорить с ней было бессмысленно: логические доводы нагоняли на Ви тоску. В конце концов Дэн сдался. Ему, если честно, вообще не хотелось спорить с Ви.

Он пошел в крохотную, безукоризненно чистую кухню и поставил чайник. Он всегда сам убирал в доме — способом, освоенным шестьдесят лет назад в торговом флоте. Ви говорила, что при желании Дэн и уголь до блеска отполирует. До встречи с ней он не знал людей, которые предпочитали оставлять вещи под рукой, а не прятать в шкафы. Впрочем, до встречи с Ви он вообще мало что знал.

А теперь вдруг столько всего произошло. Софи на пару дней поселилась у Ви — она очень скромно (по своему обыкновению) дала понять, что не в силах видеть переезд отца. Ви предложила ей вместе с мамой пожить в «Би-Хаусе», но Софи не захотела.