В исследовании Меган Гуннар и Андреа Деттлинг с детьми, у которых был зарегистрирован высокий уровень кортизола, выводы были схожими. Они обнаружили, что такие дети и не ожидают, что окажутся способны справиться эффективно с негативными чувствами других людей. Их учителя отмечали, что они менее социально компетентны, чем их сверстники, по той же самой причине — они справляются с негативными чувствами или с непростой ситуацией либо замыкаясь в себе, либо при помощи агрессии (Деттлинг и др., 1999,2000).

Гарбер и Додж (1991) обнаружили, что ожидания детей, находящихся в депрессии, в отношении их матерей отличаются от ожиданий детей, не страдающих от депрессии. Они не ожидают, что матери могут помочь справиться с переживаниями лучше, чем они сами для себя это могут сделать. Они не ожидают, что смогут изменить свое плохое настроение. Возможно, в этом кроется причина того, почему люди, страдающие от депрессии, так легко впадают в состояние полного негатив а, говоря «я глупый» или «я плохой». Они с детства привыкли считать себя причиной своих негативных переживаний. У детей нет возможности представить, что их партнер, помогающий в регуляции, может вести себя как-то иначе, так что они склонны винить себя и свою неадекватность в своих несчастьях. Эта дилемма, известная как «моральная оборона», была описана в 1940-х годах шотландским психоаналитиком Робертом Фейрбайрном, который выяснил, что для детей оказалось невозможным представить, что их родители плохие, так как более безопасным было быть плохим самому, чем винить родителя, от которого зависит твое выживание (Фейрбайрн, 1952).

Это является четким доказательством того, что родители, страдающие от депрессии, в самом деле предоставляют менее эффективную помощь в регуляции по сравнению с другими родителями. Недостаток внимания к состояниям их ребенка может привести к нарушениям в передаче правильных стратегий регуляции. Их детям может недоставать уверенности в том, что чувствами можно управлять в сотрудничестве с другими людьми. При этом дети, которые не страдают от депрессии (и родители которых также от нее не страдают), в гораздо большей степени способны реагировать на негативные события, предпринимая какие-то действия. Они активно решают проблему и обсуждают ее с другими. Когда что-то идет не так, как надо, они делают вывод, что нужно больше стараться или, возможно, отступить и попробовать сделать что-то другое. Они не решают, что это их вина или что у них не идут дела.

Пассивность и апатичность людей с депрессией имеет свое биохимическое объяснение, но на поведенческом уровне они — результат образцов поведения, усвоенных в раннем возрасте. В раннем детстве может быть брошен своего рода жребий — у детей матерей, страдающих от депрессии, есть 29 %-ная вероятность обрести эмоциональное расстройство, в то время как у детей матерей, страдающих от соматических заболеваний, такая вероятность не превышает 8 % (Хаммен и др., 1990). Это те дети, которые не ожидают никакой помощи и не испытывают облегчения от общения с родителями, когда они расстроены. Также они не знают, как им справиться со своими негативными эмоциями. Так как они не ожидают, что их неудачи могут быть как-то исправлены, они не обращаются за помощью к другим людям. Поскольку их не научили шаг за шагом разрешать проблемы, они просто не могут представить, как им найти решение. Они в самом деле застревают на негативных переживаниях, не зная, как от них избавиться, кроме как убежав.

К сожалению, для депрессии характерен накопительный эффект. Такого рода мысленные образцы имеют тенденцию появляться все легче, и человек все чаще чувствует безнадежность. Было обнаружено, что чем чаще происходят случаи депрессии, тем сложнее человеку восстановиться после них. Уверенность, которая не была сформирована в раннем детстве, может все больше и больше размываться по мере того, как человек терпит неудачу за неудачей. Мозг, которому недостает эмоциональной энергии из-за недостатка нейротрансмиттеров и недоразвитой префронтальной зоны коры, испытывает серьезные сложности в том, чтобы генерировать новые решения, искать новые способы управления гиперактивной стрессовой реакцией.

Очевидно, что этот порочный круг легче разорвать в момент его формирования. Было выявлено, что в детстве хранятся некоторые ключи от депрессии, в связи с чем мне кажется, что нужно в более срочном порядке влиять на него при самой первой возможности, создавая более благоприятную среду для родительства или обучая маленьких детей навыкам саморегуляции и давая им ту эмоциональную уверенность, которой им так не хватает.

СВЯЗИ МЕЖДУ ТРАВМОЙ В ДЕТСТВЕ И ТРАВМАМИ ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ

Авиакатастрофа в чистом поле. Выжившие идут, спотыкаясь, в дыму через поле кукурузы высотой с человеческий рост, каждый их шаг отчетливо слышен. Каждый шаг, каждый хруст, каждый с трудом сделанный вдох возвращает их обратно к хаосу огня и тел и панике, окружающей самолет. Это сцена, начинающая фильм «Бесстрашный», а главный герой фильма, бесподобно сыгранный Джеффом Бриджесом, с остекленевшим взглядом проходит мимо женщины, которая зовет своего ребенка, мимо ребенка, который ищет своих родителей. Он безмятежно смотрит на сцену разрушения, как будто забыв о ревущем пламени, о завывании сирен и о человеческих криках. Затем он спокойно ловит такси и уезжает.

С самого начала фильм вовлекает зрителя в наблюдение за человеком, получившим серьезную душевную травму, а затем проходит вместе с ним через месяцы его жизни, а он пытается смириться с тем, что он остался в живых, в то время как его друг и партнер по бизнесу погибает. Страдают его взаимоотношения с людьми: он испытывает сложности в общении с женой и сыном, вместо этого вступая в связь с женщиной, которая в той же авиакатастрофе потеряла ребенка. Он переживает вспышки воспоминаний о катастрофе, снова и снова возвращаясь в памяти к моменту, когда самолет начал падать. Он под воздействием порыва подвергает себя экстремальной опасности, беспечно разгуливая по оживленной автомагистрали. Он оторван от реальности.