Расшифровка эффектов генетических особенностей и триггерных факторов среды — непростая задача. Могут иметь место генетические предрасположенности. Но связь между уменьшенным объемом гиппокампа и предрасположенностью к посттравматическому синдрому может быть следствием и другого воздействия, нашей старой истории о том, что стресс в раннем детстве мог негативно повлиять на размер гиппокампа. И в самом деле, была обнаружена связь между насилием в детстве и повреждением гиппокампа. Томографические исследования показывают, что дети, которые постоянно испытывают психологическое или сексуальное насилие, могут во взрослом возрасте иметь уменьшенный объем гиппокампа (Бремнер и др., 1997; Виллареал и Кинг, 2001). У взрослых, страдающих от депрессии, также обнаруживают гиппокамп меньшего объема, что, возможно, также является результатом их ранних переживаний (Бремнер и др., 20006). В этом смысле размер гиппокампа кажется ключом к детективному роману, загадка которого пока не раскрыта. Пока нет достаточных доказательств, чтобы утверждать наверняка, является ли размер гиппокампа причиной или следствием реакции на недавнюю травму либо на травму детскую.

В то время как «разгоряченная» миндалина сохраняет сильные воспоминания на бессознательном уровне и остается закрытой к изменениям, «хладнокровный» гиппокамп участвует в удержании более осознанных, вербальных воспоминаний, той памяти, которая постоянно обновляется. Это означает, что вербальная память обладает гораздо большей гибкостью и может играть важную роль в приспособлении к новым обстоятельствам. Она гораздо в большей степени открыта к изменениям, чем примитивные реакции миндалевидного тела. Через свои связи с префронтальной зоной коры головного мозга гиппокамп может оценивать ситуации и выстраивать предположения относительно их исходов. Но это процесс, который постоянно нуждается в корректировке и уточнении, что и делает наш внутренний комментатор, позволяющий осознать, кем мы являемся и в каких отношениях с другими состоим. Сохраняя текущие ключевые впечатления и ощущения, гиппокамп вносит изменения в наши воспоминания и позволяет нашему чувству «я*» сохраняться в изменяющихся обстоятельствах. Но при посттравматическом синдроме этого не происходит. Те, кто от него страдает, в самом деле испытывают сложности в том, чтобы интегрировать травмирующие переживания в вербальную память. Они на них застревают.

Раух и его коллеги поставили эксперимент, чтобы выяснить, что происходит в мозге травмированных людей при активации травмирующих воспоминаний (Раух и др., 1996). Используя записи, в которых сами люди, прошедшие через травму, о ней рассказывали, он проигрывал эти записи, сканируя мозг пациентов, используя технологию позитронно-эмиссионной томографии. Он обнаружил, что кровоток во фронтальной части левого полушария и в обонятельном поле Брока снижен, а именно они участвуют в процессе вербализации; в то время как в правой части лимбической системы, во фронтальной части коры, ответственной за визуалиацию, кровоток усиливается — то есть в тех зонах, которые активируют эмоции, запахи и визуальные образы. Травмирующие переживания активируют эмоциональный, сенсорный, ответственный за целостное восприятие мозг, расположенный в правом полушарии, и снижают активность вербального левого полушария, как будто в сложившейся ситуации они не могут установить друг с другом связь. В то время как зоны правого полушария находились в состоянии возбуждения, фронтальная зона левого полушария не могла справиться с задачей осмысления переживаний и облечения их в словесную, повествовательную форму. Такой механизм может быть активирован и при возникновении феномена немого ужаса — того ужасного момента, когда ты сталкиваешься с чем-то настолько ошеломляющим, что можешь только пискнуть, но ни слова не можешь вымолвить. Но без включения вербальной активности, поддерживаемой полем Брока и гиппокампом, очень сложно обработать и осмыслить тяжелые переживания нормально. Эта деятельность левого полушария мозга приводит к тому, что переживания помещаются в контекст и временную последовательность. Но без их участия чувства не могут попасть в прошлое и их невозможно оставить позади. Травмирующие чувства продолжают вращаться в настоящем, как если бы события, их вызвавшие, происходили снова и снова, прямо сейчас. Это состояние флешбэка, которое проявляется в том, что человек продолжает переживать фрагменты воспоминаний, которые не были должным образом обработаны гиппокампом и другими системами.

Восстановление может зависеть от проговаривания чувств и переживаний — от подключения надлежащих участков левого полушария, облегчающих помещение травматических переживаний в контекст. Проговаривание стресса признается эффективным способом справиться с ним в большинстве случаев (Пенн Бейкер, 1993). Конечно, эта возможность не доступна для маленького ребенка. Как я уже говорила в предыдущих главах, гиппокамп и левое полушарие не достигают своей полной функциональности до второго или третьего года жизни. По этой причине ранний стресс в младенчестве и дошкольном периоде не может быть эффективно обработан в этих зонах мозга. Стрессовые переживания с большей вероятностью попадут в миндалину и подкорковые зоны мозга. Без хорошо развитой фронтальной зоны коры, которая еще не является зрелой структурой в детстве, у ребенка мало шансов пересилить подкорковые системы с помощью лобноглазничной зоны мозга. Он не сможет «настроить свой личностат» [по аналогии с термостатом. — Прим. перевод.], как однажды назвали эту систему в сериале «Симпсоны» (Ван дер Кол к и МакФарлан, 1996). Вместо этого он может застрять на постоянной оценке угрозы, его миндалина при этом будет находиться в загнанном состоянии, а механизм реагирования на стресс будет деформирован.

Взрослые с устойчивым механизмом реагирования на стресс и нормальным гиппокампом обычно справляются с болью и горем, с которыми они сталкиваются в экстремальных ситуациях, несмотря на то, что им для этого приходится пройти через мучительную душевную борьбу и они нуждаются в серьезной поддержке. Но дети, чей мозг и системы тела еще находятся в процессе развития, гораздо более хрупки. У них гораздо меньше ресурсов, и в то же время они гораздо ближе к возможности смерти. Они не могут выжить в одиночку, и они крайне зависимы от взрослых, которые должны удовлетворить их базовые потребности в пище, защите, тепле и комфорте. При отсутствии доброй воли взрослых они в самом деле могут умереть. В этом смысле переживания, которые для взрослого человека не являются вопросом жизни и смерти, становятся такими для ребенка. Если мама или человек, который заботится о ребенке, пропадает из его поля зрения, есть вероятность, что ребенок будет атакован или ранен в ее отсутствие. И если она не настроена защищать ребенка, он подвергается опасности. Травма в смысле борьбы с возможностью смерти гораздо более вероятна в детстве, чем во взрослом возрасте, особенно в современных развитых обществах, где взрослые редко голодают, сражаются на войне или умирают от эпидемий. Но детская травма может возникнуть от гораздо более обширного перечня событий, кажущихся порой безобидными.

С точки зрения взрослого, «насилие» представляет собой более серьезные и видимые случаи плохого обращения, такие как битье, причинение телесных травм детям или сексуальное надругательство. Многим очень трудно принять, что для зависимого от взрослого ребенка травмирующим может быть высказывание «ты-совершенно бесполезное пустое место» или если его оставляют без внимания и в одиночестве. Главное в травмирующем переживании то, что оно вызывает сомнения в возможности выживания — как выживания тела, так и выживания личности. Как говорил один из переживших такую травму: «Я должен был поверить, что мне причиняли страдания и ненавидели меня, потому что я был очень плохим, и вот все эти годы я сам причинял себе вред и сам себя ненавидел» (Чу, 1988:88).

Детям требуется огромная забота и защита, но они платят нам преданностью. Для них взрослые — центр их мироздания. В западных семьях, где кроме матери для ребенка никого нет, чтобы заботиться о нем и защищать его, где у него мало возможностей выстроить любящие отношения с другими взрослыми в более широком сообществе, в расширенной семье, зависимость может быть чрезвычайной. От одной центральной фигуры и от состояния ее ума зависит, будет ли мир безопасным или полным страхов для ее ребенка.

Эмоциональный мир, который родители создают для своего ребенка, воспринимается им весьма интенсивно, и эта интенсивность снижается по мере снижения зависимости. Атмосфера этого мира хорошо передана в фильме Ингмара Бергмана «Фанни и Александр», который вызывает в воображении ослепительное, переполняющее впечатление Рождества в большом доме в Швеции, когда на праздник собираются все родственники. Мы видим странную сложность взаимоотношений взрослых, с точки зрения ребенка. Детство кажется медленно текущим, и каждое действие взрослых как будто под лупой рассматривается ребенком. Взрослые кажутся огромными, все заполняющими собой, в то время как дети остро реагируют на любое их настроение и очень чувствительны к каждому их взгляду, к любой похвале. Несмотря на то что дети могут объединиться против взрослых, ликуя и веселясь, большинство из них, будучи зависимы от своих родителей, своей маленькой семьи, очень болезненно чувствуют силу отказа или пренебрежения со стороны своих мам и пап. Разумеется, теперь уже известно, что более серьезное насилие в детстве может привести к различным и весьма серьезным последствиям во взрослом возрасте, таким как депрессия, пограничное психическое расстройство, или к посттравматическому синдрому.