Шрифт:
Уж он-то повидал очаровашек.
Этаких невозмутимых распутниц-вамп, словно сошедших с киноэкрана.
Дело в том, что с ней было по-настоящему приятно.
Оказалось, у них общие интересы и пристрастия. Не только джаз — любое творчество. Когда Катарина говорила об искусстве, лицо ее оживало, глаза сияли. Тщательно отрепетированная поза — надменная пресыщенность жизнью — вмиг улетучивалась, и становилось ясно, что это всего лишь юношеское притворство, а в душе девушка — нескладный подросток.
Разумеется, Катарина мечтала стать актрисой. Немецкие киностудии были единственным реальным соперником Голливуду, и какая же берлинская девушка не хотела попасть на экран? Но в отличие от многих красоток Катарина не стремилась только в кинодивы. Не меньше она любила и театр — и, как выяснилось, бывала на тех же постановках, куда в редкие драгоценные выходные выбирались Вольфганг и Фрида.
— Тебе нравится Пискатор? [27] — пристрастно расспрашивал Вольфганг.
27
Эрвин Пискатор (1893–1966) — один из крупнейших немецких театральных режиссеров ХХ столетия, теоретик театра, коммунист.
— Да, и я его видела живьем. После спектакля «На дне» караулила у служебного входа «Фольксбюне». [28]
— Любишь Горького?
— Конечно! Как можно его не любить? Лучше русских никто не пишет. Горький — гений, особенно в постановке Пискатора.
Вольфганг даже терялся, когда вдруг оказывалось, что Катарина гораздо лучше подкована в новой экспрессионистской драматургии. Она специально ездила в Мюнхен на спектакль «Барабаны в ночи» по пьесе нового автора, некоего Брехта, о котором Вольфганг и не слышал.
28
«Фольксбюне» (нем. Volksbuhne — народная сцена) — немецкое театральное общество, основанное в 1890 г. в Берлине; под лозунгом «Искусство для народа» сочетало практику рабочих театров и народных университетов.
Катарина всегда знала, кто из берлинских знаменитостей почтил визитом «Джоплин».
— Представляешь, здесь Герварт Вальден! [29] — взволнованно известила она, протиснувшись в крохотную гримерку и даже не заметив, что упревшие музыканты раздеты до трусов.
— Какой Герберт? — озадачились джазмены, знать не знавшие о выдающихся фигурах авангарда.
Но Вольфганг был в курсе.
— Господи, разговаривает с Дорфом, — шепнул он, подглядывая сквозь наборную занавеску.
29
Герварт Вальден (Георг Левин, 1878–1941) — немецкий писатель, музыкант, художественный критик, меценат и композитор еврейского происхождения, коммунист; один из крупнейших пропагандистов немецкого авангардного искусства начала ХХ столетия — экспрессионизма, дадаизма, «новой вещественности».
— Наверное, картину продает.
— Издатель «Штурма» [30] слушает мой оркестр! — воскликнул Вольфганг. — Поразительно!
— Охолонись, малыш, — раздался голос с сильным американским акцентом. — Кем бы он ни был, он жрет и срет, как все. И потом, мы не твой оркестр. Запомни: мы — коллектив.
Томас Тейлор, «дядя Том», был одним из многих американских черных музыкантов, считавших, что в плавильне послевоенного Берлина жизнь легче, а работа денежней, чем на расово сегрегационной родине. Немецкий его был хорош, только с миссисипским налетом.
30
«Штурм» (Der Sturm, 1910–1932) — немецкий литературный журнал Герварта Вальдена, одно из главных изданий немецких и австрийских экспрессионистов.
— Не спорю, собрал нас ты, но сам по себе я ничейный нигер, — продолжил Том. — А кто он такой, этот чувак Вальдорф?
— Вальден, — поправил Вольфганг. — Он не салат, [31] а крестный отец берлинского экспрессионизма, футуризма, дадаизма, магического реализма…
— Видать, чувак тащится от «измов».
— Портрет этого чувака написал Оскар Кокошка. [32]
31
Вальдорфский салат — классический американский салат из кисло-сладких яблок, сельдерея и грецких орехов под майонезом или лимонным соком с кайенским перцем.
32
Оскар Кокошка (1886–1980) — австрийский художник и писатель чешского происхождения, крупнейшая фигура австрийского экспрессионизма.
— Уж простите мою неотесанность, сэр! — заржал Том. — Кстати, если Оскар Кокошка — подлинное имя, я бы пожал руку его родителям.
В дверном проеме возник Курт, исполосованный шнурами наборной занавески. Его заметно качало. Катарина даже не попыталась скрыть брезгливость.
— Оркестр, жги! — заорал Курт. — Жги, жги, жги!
Он быстро напивался, затем накачивался дурью. «Раньше кокаин нюхал, теперь колется, — рассказывала Катарина. — Мерзость. Вообрази, вчера ширнулся в яйца. При мне! Дескать, особый кайф. По-моему, никакой кайф не стоит этакого свинства».
Курт ликовал.
— Клево забубенили, ребята! — Язык у него заплетался. — Обожаю… нет, это слабо… преклоняюсь… прям в душу… за живое…
Катарина выскользнула в зал.
— Улет, парни! — балаболил Курт. — Крутизна. Уж я-то понимаю в джазе, и это настоящий джаз, детка…
И без того словоохотливый, под кокаином он превращался в безумного говоруна. Курт изрыгал потоки слов. В струе безудержного восхваления они налезали друг на друга, пихаясь и сливаясь. Печальная картина. Лучший в мире босс съезжал с катушек.