— Говорят, мы станем клеветать, поэтому нас не выпустят, — уныло поведала Дагмар.

— Может, оно и к лучшему, а? — сказал Отто. Теперь он выполнял жим лежа, используя пуфик от туалетного столика. — Уедешь со мной в Палестину.

— Куда? — удивилась Дагмар. Отто никогда не поминал Палестину.

— Как, ты не слыхала? Теперь он сионист, — с едким сарказмом сказал Пауль. — Блин! Отто, ты даже не знаешь, где находится Палестина!

— Знаю! — возразил Отто. — Маленько пониже Турции, где-то там. Верно?

— Это Ближний Восток, где уже полным-полно арабов.

Новообретенный братнин сионизм смешил и раздражал Пауля. Многие берлинские евреи поговаривали об отъезде в Палестину. Даже нацисты допускали это как возможное решение «еврейского вопроса».

— Там наша родина! — напористо сказал Отто. — Больше и знать ничего не надо. В будущем году — в Иерусалиме!

Дагмар засмеялась. Еще недавно было не сыскать более аполитичного человека, чем Отто Штенгель. А также менее набожного и благочестивого. До мозга костей он был мальчишкой. Его интересы ограничивались спортом, механикой, едой, музыкой и Дагмар. В школе ему нравились только столярное дело и живопись, а из относительно пассивных занятий — музыка. И вот теперь, ухватив в еврейских кофейнях пару нелегальных брошюр, Отто вдруг заговорил языком сионистских политиков.

— Надо же! Родина! — возмутился Пауль. — Это было две тысячи лет назад, Отто! Хочешь верь, хочешь нет, с тех пор кое-что изменилось. Нынче Палестина — родина… Кого? Дай подумать. Вспомнил! Палестинцев. Понятно? В Палестине живут палестинцы. Подсказка в имени нации. Вряд ли они шибко обрадуются пятнадцатилетнему немецкому еврею, который вдруг заявит, что это его земля.

— Значит, отберем землю, — буркнул Отто. — Другого выхода нет.

— Здорово! — рявкнул Пауль. — А потом запрети арабам посещать парки и бассейны.

Это напомнило Дагмар о ее собственных горестях.

— Десять лет я ходила в здешний бассейн, — горько сказала она. — Начала еще в детстве. Знаю всех тамошних служителей, почти все со мной заигрывали. А вчера говорят: тебе нельзя. Мы пришли классом. Пока все плавали, я и еще две девочки-еврейки ждали в администраторской. Так унизительно! Раньше все девчонки просились в мою команду. А купальники школа без наценки купила в папином магазине. До сих пор в них плавают!

Дагмар опять расплакалась. Отчаянно, беспомощно.

И без страшного удара, нанесенного смертью отца, перемены в жизни Дагмар были гораздо круче и жестче, чем у большинства берлинских евреев. Как все обычные люди, те были знакомы со всякими мелкими запретами, обидами и разочарованиями. А вот жизнь Дагмар до 30 января 1933 года была просто сказочно счастливой. Единственная драгоценная дочь невероятно богатых и любящих родителей, она обитала в самом сердце прекраснейшего из европейских городов. Мало кого на свете так пестовали, и мало кого ожидало будущее лучезарнее и счастливее. И теперь яркие воспоминания о той жизни изводили Дагмар. На каждом шагу встречались те, кто некогда перед ней лебезил, а нынче, похоже, злорадствовал над ее несчастьем.

Дагмар отерла слезы и полезла за платком, презрительно надувшись.

— Видал? — Отто мрачно взглянул на брата. — Ты понимаешь, что происходит? Нас перемалывают. Надо что-то делать.

— Я делаю, — ответил Пауль.

— Что? Учишься?

— Да. Учусь.

— Ха! И что проку? Евреи всегда учились. Учиться, учиться, учиться! Мама беспрестанно талдычит. На фига? Какая выгода? На хрен учебу. Мечтаешь стать юристом? Смехота! Какой нам толк от законов? Законом нас и уделывают. И потом, евреям запрещено быть юристами. И прочая достойная работа не для нас. Ты кончишь высокообразованным нищим!

— Вот что я тебе скажу. Когда я отсюда уеду, неважно куда — в Палестину, Лондон или Тимбукту, я буду готов. Смогу предложить свои знания. Прекрасно, что ты тягаешь тяжести и ходишь с ножом в кармане, но их всех не перебьешь. Нужен план.

Пауль хотел бы продолжить лекцию, однако он сидел на полу, спиной привалившись к кровати, с которой свесились длинные голые ноги Дагмар. Обнаженная плоть любимой была так близко, что даже аналитический мозг не мог сосредоточиться ни на чем ином.

— Ненавижу школу! — Дагмар дрыгнула ногой и досадливо пошевелила пальцами. — А теперь еще нас отсадили.

Пауль не слушал. Он созерцал милые крашеные ноготки и изящные лодыжки. Отто тоже уставился.

Обоим жутко хотелось расцеловать эти ножки.

— Я и две другие еврейки позорно жмемся друг к другу, — сказала Дагмар, в кои-то веки не заметив сногсшибательного впечатления, производимого на братьев любой ее оголенной частью. — Раньше мы даже не дружили. Эти девочки на бесплатном обучении. Бывало, я свысока на них поглядывала. Смешно. Теперь так смотрят на меня.