Вообще-то мальчишки, напустив на себя грозную презрительную враждебность, уже бочком протиснулись в гостиную, хотя держались вне поля зрения чужаков. Пауль и Отто были готовы терпеть девчонок в школе, но только не в собственном доме (Зильке считалась почетным мальчиком). Особенно таких расфуфыренных — аккуратные розовые банты, белоснежное бархатное платье с черной каймой и воздушными кружевами на воротнике и манжетах.

— Мальчишки — иное дело, — ответил Вольфганг. — Тем более что с этими я обязан только жить, но не учить их музыке.

— Как, вы их не учите? — удивился герр Фишер. — Очень странно.

— Нет, учу, конечно, — смешался Вольфганг. — Но, так сказать, по-родственному. Серьезно я обучал лишь взрослых и, честно говоря, немногого достиг. Знаете, я совсем не уверен, что я тот человек, который вам…

— Муж будет в восторге, если вы решите отдать вашу прелестную Дагмар ему в ученицы. — С подносом печенья Фрида вышла из кухни.

За ее спиной чьи-то губы громко и непристойно фыркнули, Фрида гневно обернулась, но злодей успел скрыться.

— Я — фрау Штенгель, герр Фишер. — Фрида протянула гостю руку. — Доктор Штенгель.

— Спасибо, дорогая, — решительно сказал Вольфганг. — Я и сам разберусь с клиентами, только у нас вряд ли что получится.

— Вот как? — спросил Фишер. — В объявлении сказано, вы берете учеников. Моя дочь чем-то нехороша?

— Да нет же! — всполошился Вольфганг. — Послушайте, герр Фишер, я знаю, кто вы. В Берлине ваше имя у всех на слуху. Вы богатый человек и можете нанять в учителя главного дирижера берлинской филармонии. Я вам не нужен.

— Почему?

Вольфганг обвел рукой захламленную комнату. В углу притулился тромбон. На столе аккордеон в куче газет и рукописных нот. На полу подушки и книги. На книжных полках грязные кофейные чашки. На стенах театральные и киноафиши: соседствуют Пискатор и Чаплин.

Обрамленные эстампы: в угрюмом гневе сирые и убогие взирают на карикатурных алчных капиталистов, купающихся в деньгах, и кровожадных вояк-пруссаков, чьи руки по локоть в крови.

— Жорж Гросс, — сказал Фишер. — С первой берлинской дада-ярмарки.

— Вы его знаете? — изумился Вольфганг.

— Думаете, лавочник не способен ценить искусство?

— Ну… признаюсь, я удивлен… Вам нравится Гросс?

— Я им восхищаюсь, хотя в гостиной его картины не вешаю, — уклончиво ответил Фишер.

Повисло молчание. Фрида предложила Дагмар печенье, которое девочка нехотя куснула, точно пресыщенная мышка в ожидании деликатеса.

— Послушайте, герр Штенгель, я слабо разбираюсь в музыке и профан в педагогике, — сказал Фишер. — Я дока в торговле. Когда нанимаю сотрудников, я ищу людей, интересующихся тем, что им предстоит продавать. Чтобы сумели заинтересовать и покупателей. В вашем объявлении сказано: композитор, аранжировщик, инструменталист и вдобавок практикующий исполнитель. Мне это нравится. Не знаю, кто больше композитора интересуется музыкой. Разве что торговец пианино.

— Хотите, чтобы я «продал» музыку вашему ребенку? — Вольфганг не сумел скрыть презрения.

— Как всякий товар, верно? Если собираешься угрохать кучу денег на шляпу, сперва убедись, что она тебе нравится. Чтобы освоить любой инструмент, потребуется масса усилий и искренняя вера в музыку, не так ли? Да, я хочу, чтобы вы «продали» музыку и вдохновили Дагмар на учебу.

Сказано откровенно, подумал Вольфганг, и в этом, бесспорно, есть резон.

— У вас дети. Детская душа — величайшая загадка, в которой я не смыслю ни бельмеса. Вот отчего мы наняли двух нянек. Вы же сами воспитываете своих детей. На мой взгляд, отличная рекомендация.

Вольфганг хотел ответить, но под Фридиным взглядом смолчал, и Фишер продолжил:

— Мы с женой считаем, что у Дагмар проявился талант… — Он осекся, заметив насмешливую искру в глазах Вольфганга. — Не волнуйтесь, я не из тех нелепых родителей, которые мнят свое чадо вундеркиндом. Просто мы заметили, что бренчать на пианино ей интереснее, чем возиться с куклами, и решили нанять учителя. Я заглянул к двум-трем дорогим наставникам, но их так называемые «студии» — нечто среднее между тюрьмой и кладбищем. Я же хочу, чтобы дочь веселилась. Кроме того, пару раз я был на ваших концертах.

— Правда? — встрепенулся Вольфганг. — Где?

Фрида улыбнулась его щенячьей радости.

— Давненько уже, поскольку нынче экономика оживает, работаешь допоздна. Но в инфляцию все были посвободнее, верно? Я слышал вас в «Джоплине».

— Мой лучший ангажемент.

— Да, там было весело. И вполне безумно. Помнится, хозяин клуба подошел к нашему столику и предложил мне продать универмаг. Вот так вот. Просто невероятно, ему было лет восемнадцать-девятнадцать.

— Едва восемнадцать исполнилось, — сказал Вольфганг.