– Да, мэм! Такого больного свет не видал. Коли я вам понадоблюсь, вы у любого цветного спросите – меня мигом найдут, мэм! – Он взял бабушку под руку: – Пойдем, бабуся! Нам пора!

– Я вернусь, Дональд, дитятко мое. Я тебя не брошу!

Ее голос замер вдали. Мэгон позвал:

– Джо!

– Что скажете, лейтенант?

– Когда я выйду?

– Откуда, лейтенант?

Но он промолчал. Гиллиген и миссис Пауэрс напряженно смотрели друг на друга. Потом он снова затоварил:

– Мне надо вернуться домой, Джо. – Он неловко поднял руку, задел очки, и они упали. Гиллиген поднял их, снова надел на него.

– Зачем вам домой, лейтенант?

Но он уже потерял нить. Потом спросил:

– Кто тут разговаривал, Джо?

Гиллиген объяснил ему, и он сидел, медленно перебирая пальцами угол пиджака (костюм ему покупал Гиллиген). Потом сказал:

– Выполняйте, Джо!

Гиллиген поднял книгу, и вскоре его голос приобрел прежнюю усыпительную монотонность. Мэгон затих в кресле. Потом Гиллиген замолчал, но Мэгон не шелохнулся, и он встал, заглянув за синие очки.

– Никак не узнать – спит он или нет, – с досадой сказал он.

Капитан Грин, сколотивший отряд добровольцев, именно за это и получил от губернатора штата звание капитана. Но капитан Грин умер. Может быть, он был хорошим офицером – вообще он мог быть каким угодно, – известно только, что он не забывал своих друзей. Два офицерских назначения были сделаны помимо него, из политических соображений, так что единственное, что он смог, – это назначить своего приятеля Мэддена старшим сержантом. И назначил.

И вот на войне очутился капитан Грин в нашивках и блестящих крагах, и там же оказался Мэдден, который старался привыкнуть называть его «сэр»; всякие Томы, Дики и Гарри, с которыми и Грин и Мэдден дома резались в карты и пили виски, тоже старались запомнить, что сейчас есть разница не только между ними и Грином с Мэдденом, но и между Мэдденом и Грином.

– Ничего, сойдет, – говорили они про Грина в лагере, еще в Америке. – Он здорово старается: пусть попривыкнет. Он только на парадах так собачится. Верно, сержант?

– Ясно, – говорил Мэдден. – Ведь полковник нас честит почем зря за плохую выправку. Неужели нельзя подтянуться?

А потом, в Бресте:

– Что он из себя строит? Генерал он, что ли? – спрашивали ребята у Мэддена.

– Ладно, ладно, хватит. Если я услышу хоть одно слово – тут же отправлю к капитану. – Сержант Мэдден тоже изменился.

На войне живешь сегодняшним днем. Вчерашний день ушел, а завтрашний может и не наступить.

– Ну, погоди, дай только попасть на передовую, – говорили они друг другу. – Мы там этого сукина сына пришьем.

– Кого? Мэддена? – в ужасе спросил кто-то. На него только посмотрели.

– Очумел ты, что ли? – сказал наконец один из них.

Но судьба, использовав в качестве орудия военное ведомство, обставила их всех. Когда сержант Мэдден пришел на доклад к своему теперешнему начальнику и бывшему другу, он застал капитана Грина в одиночестве.

– Садись, какого черта, – сказал ему Грин, – никто сюда не войдет. Знаю, что ты хочешь сказать. А меня все равно отсюда переводят: вечером получу бумаги. Погоди, – сказал он, когда Мэдден хотел его прервать. – Если я хочу остаться офицером, надо работать. Другие офицеры прошли обучение в разных там школах. А меня нигде не учили. Вот я и поступаю в эту чертову школу. Да, так их… В мои-то годы. Лучше бы я не набирал этот подлый отряд, пусть бы кто другой ими командовал. Знаешь, кем бы я сейчас хотел быть? Одним из них, из этих ребят, ругать вместе с ними кого-то сукиным сыном, как они меня ругают. Думаешь, весело?

– Да черт с ними, пусть их ругаются. Чего от них ждать?

– Ничего. Но ведь я обещал матерям этих болванов, что я за ними присмотрю, поберегу их. А теперь каждый из этих ублюдков с удовольствием пустил бы мне пулю в спину, дай ему только волю.

– Но чего же ты ждешь от них? Чего тебе от них нужно? Им тут тоже не танцулька.

Они сели за стол друг против друга и замолчали. Их лица, осунувшиеся, потемневшие, казались мертвенными в незатененном, резком свете ламп, а они сидели и вспоминали про дом, про тихие осененные тополями улицы, по которым пыльным полднем скрипя тащились фургоны, а по вечерам девушки с парнями шли в кино или из кино и забегали в лавочку выпить холодной сладкой влаги, вспоминали мир, и тишину, и домашний уют тех дней, когда не было войны.

Им вспоминалась их молодость, совсем как будто недавняя, легкая неловкость после полного физического удовлетворения, молодость, и страсть, как глазурь на пироге, от нее пирог еще слаще… За окном была Бретань, и грязь, какой-то бессмысленный городишко, и мимолетная, вдвойне чужая, страсть на чужом языке. Завтра все помрем.

Наконец капитан Грин заботливо спросил:

– А как ты себя чувствуешь?

– А какого мне черта? Хотели было и меня смолоть, но теперь ничего.

Грин дважды раскрыл рот, как рыба, и Мэдден быстро сказал: