Шрифт:
Остановившись у дерева, на краю лужайки, он через некоторое время увидел, как что-то бесформенное медленно движется по едва заметной траве вдоль ограды. Он смело подошел, и тот остановился, и тогда он тоже выпрямился и пошел ему навстречу. Подойдя к нему. Джонс сказал:
– Вот черт!
И оба встали рядом, пришибленные и безмолвные.
– Ну? – с вызовом оказал наконец Джордж Фарр.
Джонс тяжело сел на тротуар.
– Покурим, что ли? – сказал он тем равнодушным тоном, которым говорят в мертвецкой, около трупа.
Джордж Фарр сел рядом с ним, и Джонс подал ему спичку, потом закурил свою трубку. Он вздохнул, окутавшись невидимым облаком пахучего табаку. Джордж Фарр тоже вздохнул и оперся спиной о дерево. Звезды плыли, как огни на мачтах бесконечных караванов, плывущих по темной реке все дальше и дальше. Тьма и тишь, и земля поворачивается сквозь тьму к новому дню… Кора у дерева жесткая, земля такая твердая. Джордж смутно подумал: хорошо бы стать таким толстым, как Джонс, хоть на время…
…Он проснулся, когда начало светать. Он уже не чувствовал ни земли, ни дерева, пока не пошевелился. Ему казалось, что его зад стал плоским, как стол, а вся спина – в ямах, куда выпуклости дерева входят плотно, как спицы в обод.
На востоке забрезжил свет, где-то там, за ее домом, за комнатой, где она лежала в мягком, домашнем уюте сна, как смутный призыв серебряной трубы; вскоре таинственный мир обрел знакомую перспективу, и вместо сгущенной тени среди других теней Джонс стал обыкновенным толстячком в мешковатом спортивном костюме – он лежал на спине, бледный и жалкий, храпевший во сне.
Таким и увидел его Джордж Фарр, окончательно проснувшись, – испачканного землей, мокрого от росы. Сам Джордж тоже был весь в земле, и галстук болтался под ухом, как петля висельника. Колесо вселенной, замедлив вращение сквозь тьму, прошло сквозь мертвую точку и снова набирало скорость. Через несколько минут Джонс со стоном открыл глаза. Он тяжело поднялся, потягиваясь, зевая и отплевываясь.
– Самое время идти домой, – сказал он.
Джордж Фарр, чувствуя горечь во рту, пошевельнулся, и боль мелкими красными мурашками побежала по телу. Он тоже поднялся, и они очутились рядом. Оба зевали.
Джонс неуклюже повернулся, слегка хромая.
– Доброй ночи, – сказал он.
– Доброй ночи.
Восток пожелтел, потом покраснел, и день по-настоящему вошел в мир, нарушая сон воробьев.
4
Но Сесили Сондерс не спала. Лежа в постели на спине, в затемненной комнате, она прислушивалась к приглушенным шорохам ночи, вдыхала сладкий запах весны, темноты, прорастания; и, в ожидании поворота колеса вселенной, земля, в страшном спокойствии, в неизбежности жизни, следила, как колесо описывает круг во тьме и, пройдя сквозь мертвую точку, снова набирает скорость, подымая воду рассвета из тихих колодцев востока, нарушая сон воробьев.
– Можно мне видеть его? – истерически умоляла она. – Можно мне к нему? Пожалуйста! Можно?
Увидев ее лицо, миссис Пауэрc испугалась:
– Что случилось, детка? Что с вами?
– Только наедине, наедине, пожалуйста! Можно? Можно?
– Конечно! Но что…
– Ах, спасибо, спасибо! – Она пробежала по холлу, пролетела в кабинет, как птица. – Дональд, Дональд! Это Сесили, милый, Сесили. Узнаешь Сесили?
– Сесили, – кротко повторил он.
Но она закрыла ему рот губами, прижалась к нему.
– Мы поженимся, непременно, непременно. Дональд, взгляни на меня. Нет, ты меня не видишь, не можешь видеть, да, не можешь? Но я выйду за тебя, хоть сегодня, когда хочешь. Сесили выйдет за тебя замуж, Дональд. Ты меня не видишь? Нет? Дональд, это Сесили, Сесили.
– Сесили? – повторил он.
– Ах, бедный. Бедное лицо, бедное, слепое, израненное. Но я выйду за тебя, слышишь? Говорят: не выйдешь, нельзя. Нет, нет, Дональд, любовь моя, выйду, выйду!
Миссис Пауэрc вошла за ней и подняла ее с колен, отвела ее руки.
– Вы можете сделать ему больно, – сказала она.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
– Джо!
– Что скажете, лейтенант?
– Я женюсь, Джо?
– Ну, конечно, лейтенант, если Бог даст… – Он постучал себе в грудь.
– Что ты, Джо?
– Я сказал: дай Бог счастья. Она славная девушка.
– Сесили… Джо!
– Я!
– Она привыкнет к моему лицу?
– Ясно, привыкнет. Чего тут особенного? Эй, осторожней, очки собьете. Вот так, хорошо!
Тот отвел дрожащую руку.
– Зачем мне очки, Джо? Жениться можно и так…
– А черт его знает, зачем вас заставляют их носить. Спрошу Маргарет.
Ну-ка, давайте их сюда! – сказал он вдруг, снимая с него очки. – Безобразие, зачем только их на вас напялили. Ну как? Лучше?
– Выполняйте, Джо.
2
«Сан-Франциско, Калифорния.
24 апреля 1919 года.
Маргарет, любимая, без вас скучаю ужасно. Хоть бы повидать друг дружку, хоть бы поговорить между нами. Сижу в своей комнате, думаю, вы для меня единственная женщина. Девчонки дело другое, молодые глупые им и верить нельзя. Надеюсь, и вы за мною соскучились, как я за вами, любимая. Тогда я вас поцеловал и сразу понял, вы единственная женщина для меня Маргарет. А им и верить нельзя. Сколько раз я ей говорил: он все тебе врет, не подумает тебя снимать в кино. А теперь сижу в своей комнате, а жизнь текет по-прежнему, хоть до вас тыща миль, я все равно хочу вас видеть до чертиков, уверен, мы будем счастливы вдвоем. Маме я еще ничего не говорил все ждал, но хотите, если вы считаете, что надо, скажу сразу. Она вас пригласит сюда, и мы весь день будем вместе плавать ездить верхом танцевать и все время разговаривать. Вот я улажу свои дела и приеду за вами как можно скорее. До чертиков без вас скучно и я люблю вас до чертиков.
Дж».