Ложь — самый страшный недостаток у людей.

В молодости некогда «думать о душе, а в старости уже поздно. Это — философия.

КРУГОМ ОДИН ОБМАН. КАК МОЖНО ЖИТЬ В ТАКОМ МИРЕ?

Но всё равно все Юру любили и откликались на просьбы по первому его зову. Но, если человек общительный и компанейский по своей натуре, если он тянется к людям, то это совсем не значит, что он их видит и слышит этих самых людей. Дело в том, что большая часть энергии уходила у Юры на работу. А подобный инфантилизм по отношению к близким, мне кажется, часто наблюдается у людей, занимающих ответственные посты, добившихся в жизни неких высот — ведь человек не может нести ответственность каждый день, по двадцать четыре часа в сутки, всю жизнь.

Только со временем и с помощью Лены Немцо-вич, я поняла, что Юра, постоянно находясь в обществе красивых женщин, часто умышленно выбирал не очень привлекательных, подходящих не более, чем для постели. Вот такую своеобразную защиту от внешнего мира, а главное — от себя самого, от своей памяти, боли, от страха снова попасть в зависимость от чувств и привычек.

Привыкал к человеку Юра очень медленно, с неимоверным трудом, но, привыкнув, как я говорила, его было «зубами не оторвать». Становился «мягкотелым», податливым и подчас просто бесхарактерным. Впору «верёвки вить». Юра хорошо знал эту свою слабость. Когда Алла Пятигорская серьёзно заболела онкологией и после проведённой операции не могла работать, он на целых полгода прекратил приём, никого не пригласил на её место, в сердцах воскликнув: «Как я буду без неё? Какое она имела право заболеть?» Я внутренне немного осуждала его за эти слова и даже высказала как-то раз ему свое мнение по этому поводу, а сейчас от безысходности мне впору самой закричать: «Какое ты имел право умереть?!»

А ведь на первый взгляд Алла, казалось бы, была просто секретарем, чья обязанность — встречать людей и занимать их до начала приёма. И они с Юрой тоже ссорились с постоянной периодичностью. Самое плохое, что ссоры происходили в том числе и на людях, в присутствии пациентов. Мы с Ольгой Бочковой, её подругой, даже старались Аллу воспитывать: «Алла, люди приходят, смотрят на Юру, почти как на Бога, нельзя этого делать в присутствии людей. Соблюдай субординацию».

Но все, к кому Юра привыкал, становились своими, родными, близкими, незаменимыми, единственными в своём роде, с кем расстаться уже было невмоготу. Ведь привычка — это тоже зависимость, и Юра, зная свою слабость, старался не привыкать. Алла Пятигорская была для Юры всем. До последнего её дня он ждал, что она всё равно вернётся, хотя у него уже была я и, как мне казалось, заменяла её на все двести процентов. Забросила дом, детей; днём и ночью — всё только для него. Правда, дети у меня уже взрослые, окончили МГИМО, работают, а сын успел даже жениться. И все же, все же…

К примеру, принесла из дома соковыжималку и ходила за нам, как за ребёнком: «Выпей морковный сок, выпей морковный сок», — Юра жаловался на глаза. А он три глотка выпьет и капризничает: «Я чаю хочу, я чаю хочу».

К порядку его приучить было невозможно. «В грязи я жить могу, я не могу жить с дырявыми карманами», — говорил Юра. И когда я уходила домой, в квартире тут же можно было убираться снова. Потому что, как он, например, остужал чай? Просто брал и много-много раз переливал его из одной чашки в другую. В результате чая в чашках уже не было, зато были лужи по всему столу и по полу от кухни и до самых комнат.

Удивителен Юра был во всём, начиная с поведения и заканчивая какими-то, на первый взгляд, мелкими, незначительными привычками.

Если с его любимого барного стула падала на пол подушка, — то ли Юра не замечал этого, то ли знал, что сейчас обязательно появлюсь я и всё приведу в порядок, — он просто вставал на неё ногами, не замечая этого.

Или лежит, например, хлеб в хлебнице. Аккуратненько завёрнут в целлофановый пакет. Так вот, чтобы достать этот хлеб, пакет он не разворачивал — ему обязательно нужно было даже не разорвать, а, я бы сказала, разодрать его. А уж о том, чтобы положить хлеб обратно в пакет, и говорить не приходится.

Но всё же больше всего меня поражало то, что мусор пищевого характера Юра выбрасывал почему-то преимущественно на кухне в мойку, хотя мусорное ведро стояло прямо под ней. Поэтому слесарем-сан-техником я тоже работала регулярно.

Навесная полка для сушки посуды над мойкой была очень неудачно сделана — в ней были стеклянные дверцы, и посуду в моё отсутствие он ставил исключительно сквозь эти стёкла, которые я просто не успевала заказывать и вставлять.

Но Юра всё равно жил с надеждой на возвращение Аллы Пятигорской и говорил мне: «У тебя — своя работа, у неё — своя».

Один раз, когда я прочитала о нём в газете какую-то не очень лестную информацию, он, испугавшись, что я могу уйти, не дожидаясь моей реакции, взмолился: «Малышок, не уходи! Я уже так привык к тебе!»

Елене Лонго, своей бывшей жене, с которой Юра поддерживал публичные отношения, сказал обо мне: «Если ты тронешь этого человека, мы с тобой расстанемся навсегда».

Всю свою жизнь Юра вёл дневники — на отдельных листах, в тетрадях, машинописным текстом, от руки. На самой первой странице было написано: «Свою свободу я несу впереди себя».

Свобода!

Я никогда не был свободен!

Какой-нибудь вор-одиночка намного свободнее меня.

Свобода, господа, не положение тела в ванной из денег. Свобода — это величайшее состояние души! За деньги она не покупается.

Свободу в Сбербанке не получить.

Вот составные свободы: смелость характера, смелость поступков, знание жизненных ситуаций, умение абстрагироваться,

Сила вот!!!

Философия ума.