— Тогда приходите выпить после сеанса, — продолжил я.

— О нет, боюсь, это невозможно, — покачала головой Дженни. — После кино состоится небольшой прием. И мы там вроде как почетные гости.

Разочарованный, я не знал, что сказать. И в этот момент Тони предложил:

— Прием состоится в театре Сибил. Не сумел бы Нортон туда приехать?

— Не вижу никаких препятствий, — кивнул я. — Он животное общественное.

Я нисколько не обиделся, что пригласили не нас с Дженис — успел привыкнуть, что во мне видят человека на второстепенных ролях при моей четвероногой звезде. И когда кончилось кино и Дженис с Хопкинсами отправилась на прием, я поехал домой, достал любимую сумку Нортона и в сопровождении кота вернулся к началу вечеринки.

Во время людных мероприятий Нортон вел себя на удивление хорошо (часто гораздо лучше, чем его папочка). Но ему редко случалось бывать на приемах по случаю премьерных кинопоказов. Кот привык к тому, что на сборищах главный гость — он. Однако в данном случае все было по-другому. Так что несмотря на уверенное заявление Хопкинсам, у меня оставались сомнения в разумности этого небольшого путешествия.

И снова я был вынужден принести коту искренние извинения.

Потому что он снова оказался на высоте.

Я полагал, что выпускать Нортона бегать по полу не самая удачная мысль. (Ему-то, слов нет, такая прогулка пришлась бы по душе, но он был ростом в фут и ходил на четырех лапах, что не совсем подходит для вечернего коктейля. К тому же я не был уверен, что бармен знает, как смешивать мартини с кошачьей мятой, поэтому решил избегать неловких ситуаций.) Посадить Нортона на барную стойку тоже не выход. (Мне известно, как ведут себя люди на приемах: стоять на пути стремящихся к спиртному гостей — не для тех, кто жаждет тишины и спокойствия.) В итоге я решил: пусть сидит в первом ряду театральных кресел. Опустил сиденье первого от прохода места, поставил сумку и наблюдал, как кот вылез и, устроившись на ней, превратился в звезду вечера. По большей части он сидел спокойно, словно смотрел спектакль. Или точнее, словно был членом королевской фамилии и принимал гостей. Иногда поворачивал голову, оглядываясь по сторонам, будто ему казалось, что кто-то слишком громко разговаривает. Хопкинсы не отходили от него. Особенно Дженни — весь вечер оглаживала, говорила, какой он милый мальчик. Постепенно вся компания переместилась ближе к сцене, потому что там находились главные приглашенные — Тони и Дженни, а те были там, потому что хотели оставаться рядом с Нортоном. Люди по очереди подходили поздравить Тони с новой замечательной ролью и все как один спрашивали: «Вы познакомились с Нортоном?» И никто (вы правильно угадали) не спросил: «Вы познакомились с Питером?»

Прошло несколько минут, и я успокоился — решил, что за котом не требуется надзирать. Мы с Дженни выпили, поели и смешались с двумя сотнями людей, пришедших поддержать новое культурное начинание Саг-Харбора. Время от времени я возвращался к первому ряду проверить, как там мой вислоухий, а он, насколько я мог судить, был на верху блаженства оттого, что оказался в центре внимания. В какой-то момент я почувствовал, что кто-то тронул меня за плечо. Обернулся и увидел Лорен Бэколл.

— Можно задать вопрос? — поинтересовалась она.

У меня в глазах стояли кадры из фильмов с ее участием «Большой сон» и «Иметь и не иметь», и я как можно обходительнее ответил:

— Конечно.

— Вот что я хочу спросить. — Она положила мне руку на плечо, и ее улыбка стала еще шире и благосклоннее. — Не знаю, кто вы такой и как здесь очутились. Только почему, если мне хочется поговорить с моим старинным и очень-очень добрым другом Тони Хопкинсом, приходится стоять в очереди к вашему чертовому коту?

Я повернулся к сцене — там сгрудилось человек пятьдесят, и все старались пробиться поговорить с Хопкинсами. Дженни держала Нортона на руках, а Тони, повернувшись к людям спиной, поглаживал и почесывал кота. Хотя я и понимал, что среди шума это невозможно, но мне казалось, было слышно, как Нортон мурлычет, перекрывая гомон толпы. Я посмотрел на Лорен Бэколл.

— Долгая история, — сказал я ей. — Поверьте, очень долгая.

В наших переплетенных жизнях — моего кота и моей — нашлась еще одна параллель.

Мы оба немного постарели.

И ощущали это.

Мое столкновение с болезнями и болячками началось тогда, когда больше не получалось описывать себя числительным «тридцать» с прибавлением еще некоторых цифр, — мучительно, до хныканья заныло правое плечо. Вы уже, наверное, заметили, что большинству людей, кому понадобилось бы меня охарактеризовать, не придет в голову слово «стоицизм». Но боль в самом деле была адской — заставила пройти по врачам, сделать рентген, магнитно-резонансное исследование и в итоге привела на операционный стол, где, кроме других неприятностей, обнаружилась одна серьезная штуковина — дегенеративный артрит. За операцией последовал целый набор всевозможных физиопроцедур.

Меня лечили в палате вместе с другими людьми, у которых ноги были раздавлены грузовиками или руки вырваны из суставов, причем такими механизмами, к которым я в жизни не прикасался, не то чтобы взялся управлять. Поэтому мне было вдвойне обидно терпеть сильную боль, при том что жаловаться я стеснялся. За этим последовали новые походы к врачам и обсуждение с одним из эскулапов моих перспектив, во время которого прозвучала неприятная фраза: «Каков ваш болевой порог?» И было сделано оптимистическое заключение: «Задача такая — следующие пятнадцать лет насколько возможно избавлять вас от боли, а затем произведем замену плечевого сустава, чтобы вы могли самостоятельно есть и чистить зубы».

А как вам понравится разговор с моим хирургом, объяснившим, что человеческий организм похож на покрышку, рассчитанную на пробег в сто тысяч миль. Когда он сказал, что мой путь уже составил пятьдесят тысяч миль, я начал жалобно поскуливать и попросил привести какое-нибудь другое сравнение. Но после того как мне объяснили, какие меня ждут трудности с чисткой зубов, заключил, что аналогия с покрышкой не так уж плоха, и согласился, чтобы в будущем он придерживался автомобильной темы.

Но в целом, хотя Дженис могла бы со мной не согласиться, если бы я позволил ей в этом месте что-нибудь вписать от себя, я зрело и с достоинством справлялся с потрясением и болью (а также с мыслью, что я постепенно распадаюсь и разваливаюсь на куски и вскоре от меня останется не более чем куча гниющего мусора в этом смердящем, убогом мире). Я даже употребил бы выражение «с царственным благородством». А сломался я тогда, когда заболел мой кот и у него тоже появились признаки износа среднего возраста.