Шрифт:
– Да это так давно было…
– Куда сейчас путь держите?
– Мне надо в Казанскую слободу. Перевезите меня вон туда, – указала Софья.
– Хорошо. Только раньше заедем к нам на шкоут? Посмотрите, как мы живем. А тогда доставлю вас, куда прикажете!
Софья колебалась.
Один голос говорил:
– Соромно с ним ехать! Да и не безопасно. И письмо не успеешь передать!
Другой перебивал:
– Он же, ведь, свой: мичман. А письмо – не к спеху! Не сегодня – в другой раз передашь!
Масальский понял ее колебания:
– Не бойтесь – доставлю вас к капитанше в целости. Мы быстро доедем: шкоут стоит возле самого города, у Заячья острова. Поедем!
Масальский взял ее за локоть.
Софья не тронулась с места – не решалась ехать с малознакомым человеком.
Но в эту секунду откуда-то вынырнула заманчивая мысль:
– А, может быть, там его увидишь?..
– Только ненадолго, хорошо? – умоляюще посмотрела она своими большими, синими глазами.
– Хорошо! На полчаса, не больше!
Масальский был вне себя от радости. Беспокоило лишь одно – Возницын сегодня дневальным в порту. Как бы не увидал с берега, чорт. Ну да, впрочем, что она невеста его, что ли? – успокаивал себя Масальский.
Когда они подошли к шлюпкам, люди все стояли на вытяжку.
– Боцман, подъезжай к складам, забирай припасы, а мы – поедем! – приказал Масальский.
Матросы зашевелились, сталкивая с берега шлюпки. Софья смотрела на противоположный берег, и ее снова взяло сомнение: ехать ли? Но Масальский подтолкнул ее:
– Не задерживайте!
Софья прыгнула в шлюпку.
Лодка понеслась по Кутуму навстречу Волге.
– Не надоело вам ехать на лодке от Москвы до Астрахани? – спросил, улыбаясь, Масальский.
– Нет. В Питербурхе я полюбила воду. Мы на капитанской верейке часто катались по Неве, – похвасталась Софья.
Софья с удовольствием глядела, как уплывают прочь стены астраханского кремля, высокая Пречистенская башня, двухэтажный Успенский собор, главы Троицкого монастыря, дома, огороды, портовые магазейны, склады, мачты кораблей.
Софье не нравилось только, почему шлюпка держится ближе к правому, пустынному берегу, где кроме рыбачьих станов да войлочных кибиток калмыков ничего не было видно.
– Наверно, так надо, – подумала Софья.
А Масальский прикидывал в уме:
– Так-то, друг Сашенька, не различишь, кто поехал: далековато…
Востроносый мичман не солгал – ехали недолго: не успели уйти назад последние хибарки астраханских слобод и юрты татар, как справа, у острова, в широком ерике показался двухмачтовый корабль.
– Вот наша изба, – указал Масальский на шкоут.
Пестрый, расписанный на бархоуту [27] всеми цветами радуги, шкоут, казалось, летел навстречу шлюпке.
На корме было два окна с резными, точно у терема, наличниками. Под окнами две дородные девки с коронами на головах и русалочьими хвостами держали рог изобилия, из которого сыпались цветы. Цветы падали прямо на крупную надпись, выведенную красной краской: «Периная тягота».
– Куцевол, парадный трап! – закричал Масальский, подбегая шлюпкой к правому борту корабля.
27
Бархоут – доски, которыми обшиваются борты корабля.
Сердце Софьи учащенно билось. Она ждала: вот на палубе покажется он. Подаст ей руку, поможет взойти…
Но, вместо этого, с палубы шкоута, сверху, не очень дружелюбно глядели какие-то лохматые, точно невыспавшиеся, люди.
Спустили парадный, с поручнями, трап.
Масальский хотел, было, поддержать Софью, не она отстранила его руку и ловко взбежала на палубу.
Масальский предупредительно заскочил вперед и открыл дверь в кормовую каюту, на обеих половинках которой были нарисованы двое часовых – матрос и преображенец.
Софья вошла в каюту и остановилась у порога.
Два маленьких слюдяных окна не давали много света. После яркого солнца в каюте показалось темно.
Масальский вихрем промчался вперед, что-то схватил со стены, что-то со стола, сунул все в рундук. Затем обернулся к Софье.
– Посидите, голубушка, я сейчас!
И умчался наверх.
Софья огляделась. Глаза понемногу привыкали к полутьме. Стены каюты были расписаны масляными красками. Живописец хотел, очевидно, изобразить райский сад. На стенах красовались причудливые зеленые деревья и какие-то невиданные красные цветы на фиолетовых, синих и желтых стеблях. Цветы были одинаковой высоты с деревьями.