– Кем? – спросил Возницын.

– Игуменом.

– Как игуменом? – переспросила Алена, и по ее лицу скользнула улыбка – так нелепо было это назначение.

– А очень просто – игуменом.

– А где же ваша сестрица, игуменья, мать Евстолия? – спросила Настасья Филатовна, надеясь, что поймала князя Масальского.

– Царица вызвала ее в Питербурх.

– Зачем?

– Долго рассказывать. Сестру оболгали. Признаться, она, легостно наказала какую-то келейницу розгами, а та донесла.

– Вот свет нынче каков. Вот оно как – и за дело не побей! – возмущалась Алена.

– Нет, тут что то не так, – смеясь, мотал головой Возницын. – Тебя назначить игуменом девичьего монастыря? Да это все равно что козла – в огород!

– Не веришь? Скажешь – лгу? – спросил Масальский. – Поедем сейчас со мной, сам увидишь.

Возницын с удовольствием ухватился за это предложение. Сидеть дома не хотелось.

– А что ж, охотно съезжу!

Алена Ивановна неодобрительно посмотрела на мужа: послезавтра уезжает в Питербурх и не может последние дни посидеть дома.

– Ну, а ты как? Когда в Питербурх? – спросил Масальский.

– Послезавтра. Торопят ехать. Произвели в капитан-лейтенанты, дали не в зачет полное месячное жалованье, а не доверяют нашему брату, бывшему кавалергарду. Не хотят, чтоб мы в Москве засиживались, – ответил Возницын.

– А зачем ты прошение Черкасского подписывал?

Возницын махнул рукой.

– Сдуру подписал. Я в это время стоял на карауле у гроба его величества, ты же помнишь. Пришел сам Ягужинский – сунул перо в руки – пиши! Ну так вся наша смена, тридцать шесть кавалергардов, и подписала. А ты где в это время шатался, что тебя не было в печальной зале?

– Я только что сменился и ушел к фрейлинам! – улыбался, победоносно оглядывая всех, Масальский.

Он выпил чарку водки, захрустел огурчиком и сказал:

– Помнишь, Саша, как ты мне говорил тогда: Анна Иоанновна льготы шляхетству даст, в службе лет посбавит! Ан нет: послужить, видно, нам еще!

– Тогда все так думали, – ответил Возницын.

– Ну, ступай одевайся! Мне пора ехать – к вечерне надо поспеть.

Возницын встал из-за стола и ушел в темную.

– Надевай кавалергардское – покрасуйся напоследок. В Питербурхе снова в бострок влезешь! – крикнул Масальский. – Ты у меня будешь в роде наместника. Монахини и так испужались, как увидели меня, а теперь – совсем беда. Чего доброго, на твой супервест, на Андрея первозванного, креститься будут!

Алена Ивановна сидела хмурая.

– А вы, приятельница моя, сестрица, похудели что-то. Вам бы надобно дородничать! – сказал Масальский, глядя на Алену Ивановну.

– Будешь тут дородной от такой жизни, – буркнула Алена, потупясь.

– Не сердись, Аленушка, я ночью вернусь. Надо же посмотреть, как князь в обители спасается, – сказал Возницын, выходя в «ольховую».

Он был в парадной кавалергардской форме – в кафтане зеленого сукна и поверх него в алом супервесте, с вышитой на нем серебряной звездой Андрея первозванного.

Алена не вытерпела – взглянула на мужа – и тотчас же отвернулась. Высокий, сероглазый, с небольшими русыми усиками – он был очень недурен.

И это еще больше укололо ее.

Возницын подошел, положил руку ей на плечо. Алена тряхнула плечом, желая сбросить с него крепкую мужнину руку, но все-таки посветлела.

– Послезавтра в дорогу ехать, дома посидел бы, а он… – начала она.

– К ночи я вам, Алена Ивановна, его отошлю – в монастыре на ночь не оставлю, – сказал Масальский, вставая. – А ежели и заночует у меня, я его в келью к Сукиной отправлю – ей без двух годов сто лет, – смеялся Масальский.

Звеня шпорами, они вышли из горницы.

– Вот так: дома сидит – либо в книгу нос воткнет, либо ходит туча-тучей. А чуть куда из дому ехать, – сразу и повеселел, – говорила Алена Ивановна Шестаковой и монахине Стукее, которая выползла из «дубовой» и, глотая слюну, с жадностью глядела на графин с остатками вина.

– В Москву с охотой ездит, – продолжала жаловаться Алена Ивановна.

– А нет ли там какой-либо зазнобушки? – спросила Настасья Филатовна. – Ты бы, матушка, разведала б!

– Нет я думаю…

– Ой-ли? А к тебе как он, а?

– Никак.

Алена встала и вышла из горницы.

– Связался с книгами, оттого баба и сохнет. Несладко ей. Вот даже чужой человек, князь Масальский, приметил: высохла, красы мало, – говорила монахиня.

– Дал бы бог дородность, а за красотой дело не станет! Она в девках какая ягода была! – сказала Настасья Филатовна.

Алена вошла в горницу. За ней бежала дворовая девушка.

– Убери, спрячь! – велела Алена Ивановна.

– Матушка-барыня, Алена Ивановна, что я скажу, – подошла к Алене монахиня, когда девушка ушла из горницы. – Послухай меня, знаю я одну травку… Вернется любовь…