Шрифт:
…Матрена Артемьевна шла домой в большой задумчивости. Было жалко брата, но, ведь, надо же не забывать и себя, бедную вдову.
Ее мысли мгновенно перенеслись в Никольское, в Бабкино на Истре. Мачеха, мать Саши, умерла. Он один наследник всего.
– Надо прибрать к рукам вотчины, чтоб не достались этим рыжим Дашковым. Им своих «Лужков» хватит! Да в безумии Александр всё еще спустит – аль пропьет, аль что… Сейчас же подам прошение, чтоб все вотчины передали мне под опеку…
IV
До окончательного решения Военной Коллегии Возницын боялся выходить на улицу. Притворившись безумным, надо было и на улице держать себя как-то иначе, чем до сих пор, потому что шпионов по всякому делу везде было предостаточно. Возницын скучал дома – даже не мог навестить Андрея Даниловича.
Военная Коллегия не очень торопилась вершить дело, тем более подошли Святки, начались бесконечные праздники при дворе – тут было не до какого-то изумленного капитана.
В четвертый день генваря нового 736 года к Возницыну пришел нежданный гость.
Каждый день можно было ждать, что на квартиру заглянет еще кто-нибудь из Военной Конторы, проверить, как чувствует себя капитан-лейтенант. Возницын знал это и всегда был на-чеку: хотя Афонька ежедневно убирал горницу и уже по лавкам ничего не валялось, а епанча, кафтаны и прочая одежда висели в порядке на вешалке, но Возницын – на всякий случай – ходил в башмаках на босу ногу и в простой рубахе с косым воротом, чтобы при первой тревоге лечь в постель.
Когда пожаловал гость, Возницын сидел у стола и от скуки писал на бумаге то, что взбредет в голову. Среди росчерков, завитушек на листе уже стояли когда-то, пятнадцать лет тому назад, затверженные фразы из учебника Деграфа:
„Изрядно зело на кругу списана в цело вся небесная твердь шириною, круглою еяже всяко окончание равными лучами от среды касается тоже мнози нарицают глобус.”
И стихи:
„Ну. Что ж мне ныне делать. Коли так уж стало.Расстался я с сердечным другом не на мало…”Возницын, в раздумьи, писал – «Пригожая моя, хорошая моя…» когда в сенях кто-то заговорил с Афонькой.
Возницын насторожился. Афонька кого-то приветливо приглашал:
– Пожалуйте, пожалуйте! Дома!
Возницын, бросив перо, кинулся к кровати.
Дверь отворилась. В горницу вошел широкобородый, лопоухий Борух Лейбов.
– День добрый, пане капитане! – сказал он, кланяясь Возницыну.
Борух снял бобровую шапку и оказался в черной бархатной ермолке.
– А, гут морген! Гут морген! – радостно заговорил Возницын, спрыгивая с кровати и набрасывая на плечи кафтан.
– Давно из Смоленска? Ну как там?
– Приехали на той неделе, в понеделок. Все живы-здоровы, хвала богу! Поклон вам от тетеньки!
– Спасибо! Раздевайтесь, садитесь, Борух Лейбович! Поговорим!
– Отчего же не потолковать, можно!
Борух снял хорьковую шубу и сел на лавку, поглаживая широкую бороду.
– Як пан Возницын живет? Чи здрув?
– Благодарю. Теперь ничего, поправился! Афонька! – кликнул Возницын, убирая со стола бумагу, чернила и перо.
– Я тут, ваше благородие!
– Надо попотчевать дорогого гостя. Неси вино, курицу – все, что у тебя есть!
– Дзенькую [39] пану! Прошу не беспокоиться – я только на минутку. Тетенька просила зайти до пана узнать, як здоровье, може, пан захочет отослать в Путятино письмо. Я скоро поеду в Смоленск…
39
Дзенькую – благодарю.
– Может быть, я и сам соберусь. Это выяснится на-днях.
– Вот и добре. Поедем разом.
– У Боруха Глебова лошадь, ваше благородие, хорошая – с ним доедешь быстро, – вмешался Афонька, ставя на стол флягу с вином, вареную курицу и хлеб.
Возницын, наливая в чарки вино, сказал:
– Помните, в четвертой книге Моисеева закона, в главе шестой говорится: «аще кто обречется на себя вина и сикера пива и меду не пить и мяса не ест, он свят будет». Как тут понимать слово «сикера»? Ведь, сикера – это ж топор, не правда ль? – обратился к Боруху Возницын.
– Известно, топор, ваше благородие, – отозвался Афонька, стоявший поодаль в ожидании приказаний.
Возницын чокнулся с Борухом, недовольно косясь на Афоньку.
– За ваше здоровье!
– Дай, боже, здоровья пану! – ответил Борух, кланяясь.
Он выпил, утер ладонью рот и, поглаживая бороду, неторопливо ответил:
– Сикера – топор, но тут, в этом месте, сикера означает другое: старое вино.
– Вот как это? – шутя сказал Возницын, кивая на флягу.
– Може и так, – чуть улыбнулся Борух. – А вы хорошо помните Писание. Из вас добрый бискуп вышел бы.