Презрение к труду было, подобно заразе, сильно распространено среди свободных граждан Рима, что приводило к еще большему увеличению числа рабов.

Рядом с тунеядствующими попрошайками расположилось множество нищих, в лохмотьях, с посохом и сумой. С самого раннего утра нищие спешили занять места на людных переулках, у храмов, на мостах и главных улицах, делались слепыми, хромыми, с изувеченными конечностями и противными голосами выпрашивали милостыню у прохожих. С наступлением сумерек все эти недужные каким-то чудом вдруг исцелялись, исчезали с улиц и заполняли многочисленные кабаки, где предавались шумным оргиям и самому отвратительному разврату.

Так современные историки изображают положение великого Рима описываемой нами эпохи. Властитель мира быстрыми шагами устремился к своей гибели. Черви уже точили его внутренности, их алчность была велика до такой степени, что всех богатств мира не хватило бы на то, чтобы ее насытить. Рим уже походил на огромные деревья девственного леса, на которых красовались цветы и лианы, тогда как сердцевина давным-давно сгнила, омертвела и превратилась в труху. Пренебрежение к труду, лень, тунеядство и попрошайничество совершенно естественно привели к увеличению числа нищих и тут же рядом царствовала утонченная роскошь, безудержное накопительство богатств, приобретенных не трудом, а путем захвата и покорения все новых стран и народов.

Безлюдная Италия уже ничего не производила, она была превращена в пустыню, откуда весь народ устремился в Рим. И если бы не Сардиния и Сицилия, а впоследствии Египет, горделивые патриции, разодетые в роскошные тоги, умерли бы с голода точно так же, как и одетые в лохмотья плебеи. Рим постоянно стремился к завоеваниям и добыче. Эта пагубная страсть лишала его рабочих рук, промышленности, использования богатой природы страны и, наконец, лишала всех художественных сокровищ и все это только для того, чтобы украсить один-единственный город. Когда же Рим в свою очередь обратился в пустыню, его ограбили точно также, как он когда-то грабил завоеванные им страны.

Сквозь рыночную толпу пробирался человек, тщательно закутанный в плащ, в широкой шляпе, поля которой скрывали его лицо. Миновав рынок, он торопливо зашагал по направлению к таверне Геркулеса победителя.

Несмотря на ранний час, трактир уже был переполнен. Большая часть посетителей провела эту ночь в таверне. Могучий Плачидежано стоял на своем посту, как бдительный часовой. Человек в плаще вошел в таверну, шепнул ему что-то на ухо и показал какую-то вещь.

Исполин-трактирщик осторожно осмотрелся кругом, как человек, которому следует действовать чрезвычайно аккуратно, отвел таинственного посетителя в сторону и быстро обменялся с ним нескольким фразами. Уходя, незнакомец сказал:

— Надеюсь, мы поняли друг друга.

Плачидежано отвечал на это только наклоном головы.

— Саура, — сказал трактирщик через некоторое время после того, как незнакомец в плаще ушел, — отыщи мне бездельника Макеро.

Саура был мальчиком, выполнявшим различные поручения Плачидежано, а все остальное время днями напролет спавший где-нибудь в углу таверны. Очевидно, он редко покидал днем свое логово, поскольку глаза юноши совершенно круглые, словно у филина, не выносили дневного света и беспрерывно мигали. Таким образом можно было безошибочно сказать, что между делами, которые он выполнял по поручению хозяина и дневным светом ничего общего не было.

— Надеюсь, ты меня понял? — повторил приказание трактирщик. — Ты должен взять ноги в руки, язык крепко держать за зубами и как можно скорее привести мне Макеро.

В ответ на это Саура издал какое-то хрюканье, которое, впрочем, вполне удовлетворило его хозяина.

— Кажется, готовится что-то серьезное, — сказала, ухмыляясь, толстая трактирщица, встряхивая сковородку с горохом.

Плачидежано посмотрел на супругу и молча пожал плечами.

Вскоре в комнату вошел наш замечательный воин. После встречи с нумидийцем нахал для большей предосторожности снял военную одежду и облачился в изношенную тунику, голову покрыл шляпой, почти полностью скрывавшей его лицо. Под тогой за поясом был заткнут большой нож.

— Клянусь Геркулесом и Марсом, моими защитниками, — отвечал негодяй, выслушав что-то, сказанное ему на ухо Плачидежано, — на этот раз шалишь! Он у меня не ускользнет, не будь я Макеро, я его…

— Тише, тише, чего ты так разорался! — остановил его трактирщик и продолжал шепотом, — ты это дельце должен обстряпать без сучка, без задоринки, тут можно здорово заработать. Если мало двадцати гладиаторов для того, чтобы спровадить его на тот свет, найми еще двадцать, словом, ни в чем, что может понадобится для дела, не отказывай. О затратах не беспокойся.

— Ладно, ладно, ты можешь на меня положиться, я обо всем позабочусь. Ты говоришь, их будет только двое? Один из них, верно, тот самый проклятый нумидиец. Что ж, тем лучше, мне давно пора свести с ним счеты.

— Ну что ж, в таком случае нумидиец наверняка останется жив и невредим.

— Это почему же? — спросил нахал, от удивления округлив глаза.

— А потому что платить по счету не в привычках доблестного Макеро, — отвечал, ехидно улыбаясь, Плачидежано.