А между тем приехали ко мне прокурор, полицеймейстер и знаменитый своими полицейскими талантами частный пристав Кокорин.

17

Мы развернули перед собою план дома и сада Русланова, наскоро составленный архитектором, на котором, однако, все до мельчайшей подробности было означено с точностью. Кокорин дополнил план, отметив на нем пограничные улицы, и передал мне список всех окрестных домов и жителей.

Полицейские чиновники еще ничего не успели разведать, и мы собрались лишь с целью условиться о наших дальнейших действиях. Мы передали друг другу все, что нам было известно.

Затем мы отметили на плане точками те места в разных комнатах, которые были заняты гостями, и оставили белыми те, в которых никого не было в момент катастрофы. Кокорин придавал большое значение оставшимся на снегу следам; он беспрестанно вертел в руках и рассматривал со всех сторон сделанный им со следов гипсовый слепок.

— Я считаю необходимым предъявить его экспертам, — сказал прокурор, — может быть, они будут в состоянии определить по ним сапожника, делавшего сапоги, и мы узнаем тогда, кому они были проданы.

— Я предвидел необходимость этой экспертизы и, не ожидая приказания, привез сюда двух опытных сапожников, главных мастеров нашего города, — заметил Кокорин.

— Введите их, — сказал я.

Я узнал в двух вошедших в мой кабинет лицах, действительно, двух лучших сапожников города и предложил им рассмотреть слепок. На первых порах они оба не могли прийти к какому-нибудь заключению и попросили позволения послать за своими подмастерьями. Я попросил их удалиться тогда в особую комнату.

— Относительно этого лоскута, — сказал я, — мне кажется, нет сомнения, что он принадлежал пиджаку или сюртуку человека достаточного, судя по шелковой подкладке и по качеству сукна. Но этот лоскут может иметь значение вещественного доказательства только в том случае, если будет доказано, что он оставлен преступником.

— Что он принадлежит убийце — в этом я не сомневаюсь, — вмешался Кокорин.

— Почему?

— Потому что лоскут этот не мокрый, а сухой. До вчерашнего вечера двое суток шел снег и была оттепель; лестница вся мокрая. Лоскут же этот найден на ней совершенно сухим — доказательство, что только часа три или четыре прошло с момента, как он оторвался от платья, до того, как был найден.

Мы согласились, что это предположение очень основательно, и не могли не отдать должной справедливости вниманию, с которым пристав относился к делу. Он продолжал высказывать свои соображения:

— Находка бриллианта доказывает, что убийца, торопясь слезть, неловким движением сбил лестницу и, падая, выронил из рук диадему, которая опустилась в снег выпуклою стороною. Диадема и оставила те следы, которые нам были указаны понятыми. Тут же вблизи был след ножа. Вероятно, убийца выронил и нож — тот самый нож, которым он нанес смертельную рану. Падая, преступник поранил себя. Вот отчего остались по следам его капли крови, которые видны и на заборе. Забор я исследовал очень внимательно и нашел на нем ясные следы десяти пальцев, оставшиеся вследствие усилий, употребленных, чтобы вскарабкаться наверх. На следах этих — кровь. Из этого я заключаю, что убийца ранил себе руку…

— Вы очень скоро делаете ваши заключения, — заметил полицеймейстер.

По моему настоянию Кокорину была дана возможность сказать о деле все, что он думает, так как он уже не раз доказывал быстроту своего соображения и сметливость. Его двадцатилетняя практика в большом торговом губернском городе, в котором живет и движется большое население и случается много происшествий, изощрила его в ремесле сыщика.

— Значит, вы полагаете, — сказал прокурор, — что сам убийца поднял диадему и нож до своего побега?

— Непременно. Ясное дело, что грабеж был целью убийства. Он убил, ограбил и убежал…

— Где же он был до совершения убийства? Предполагаете ли вы, что он прятался в доме Русланова?

— Против этого предположения я протестую, — сказал я, — он не мог быть в доме до убийства по двум причинам. Первая та, что он не мог остаться не замеченным кем-либо из гостей или многочисленной прислугой. Вторая та, что все положительно удостоверили, от первого до последнего из присутствовавших в доме, — все были во фраках или военных мундирах. Это сукно слишком тонко для осеннего платья. Явись кто-нибудь в дом в пиджаке, визитке или в сюртуке из коричневого сукна — его бы все заметили. Я скорее соглашусь допустить, что кто-нибудь из бывших на балу убил и спустился по лестнице, — и тогда лоскут этот не имеет значения…

— Извините, если я не соглашусь с вами, — сказал Кокорин, — я утверждаю, что убийца непременно был в доме Русланова до убийства и был одет в коричневый сюртук.

— Почему же вы так полагаете?

— Очень просто. В саду только один след — от лестницы к забору. Других следов не существует. В саду этом осенью никто не ходит. Все калитки в нем заперты и заколочены.

— Так неужели же он был в цветном пиджаке на балу, и его никто не заметил?

— Нет, он мог спуститься по лестнице с чердака или с крыши, войти в окно и, сделав свое дело, бежать через сад. А как он попал на чердак или на крышу — этого уж я не знаю. Он мог до бала, никем не замеченный, подняться по черной лестнице на чердак и с чердака через слуховое окно выйти на крышу. Или он мог подняться на крышу прямо с улицы каким бы то ни было образом, всего ведь два этажа. Подобные вещи бывают. Помните дело о краже серебра у предводителя дворянства? Вор сознался, что он влез на крышу по громоотводу, а оттуда через слуховое окно перелез на чердак.