— Вы дворянин Никандр Петрович Ичалов?

— Да-с, я Ичалов.

— Который вам год?

— Двадцать третий.

— Ваше вероисповедание?

— Конечно, православное.

— Вы служите?

— Нет.

— Под судом не были?

— Не был, да, вероятно, не буду и на будущее время.

— Дай Бог, чтобы уверенность ваша вас не обманула.

Необычайное спокойствие Ичалова приводило меня в недоумение. Мы невольно переглянулись с прокурором.

— Вы знавали Елену Владимировну Русланову? — продолжал я допрос.

— Да, я был хорошо принят в доме ее родителей и пользовался ее вниманием.

— За что же вы ее зарезали?

— К кому вы обращаетесь с этим вопросом?

— Конечно к вам. Кроме нас с вами, здесь, как видите, никого нет, кого бы я мог допрашивать.

— Так позвольте вас попросить повторить ваш вопрос.

— Что послужило для вас поводом к убийству Елены Владимировны Руслановой?

— Я понимаю, как бы я должен был отвечать на подобный вопрос, но я слишком уважаю отправления судебной власти, чтобы выйти из роли допрашиваемого.

— Прошу вас отвечать категорически: зарезали вы или нет девицу Русланову?

— Ни Руслановой, никого другого не резал! И уверяю вас, что если бы мой отец слышал ваш вопрос, он заставил бы меня с вами стреляться!

Ичалов смотрел мне прямо в глаза. Он был совершенно спокоен. Ни тени волнения на его лице! Румянец во всю щеку, глаза глядят как-то насмешливо.

— Так я отвечу за вас: зарезали ее вы и никто другой.

— Отвечая за меня, вы мне облегчаете нашу беседу, и я вам за это очень благодарен, потому что эта комедия начинает мне надоедать.

— Зачем вы ездили в Москву?

— Я в Москве не был, кажется, с февраля, в последний раз я ездил для того, чтобы повидаться с матерью и сестрами!

— А теперь с кем желали вы там повидаться?

— Я теперь не был в Москве. Я приехал с отцом из деревни.

— Я бы вам посоветовал не упорствовать в запирательстве. Я не предлагаю вопросов о вещах мне неизвестных. Я имею факты. Вы были в Москве.

Ичалов промолчал. Прокурор пристально смотрел на меня, как бы желая сказать, чтобы я смягчил тон допроса.

— Почему, — обратился я к Ичалову, — вы не были 20-го октября на балу у Русланова, тогда как получили приглашение?

— Я, право, не могу уже упомнить, почему я не поехал на бал. Не поехал, вероятно, потому, что не хотелось ехать.

— Где же вы были во время бала?

— Я был дома: собирался на другой день ехать в деревню.

— Поздно вечером, в одиннадцатом часу, вы, однако же, выходили из дома?

— Я был дома целые сутки.

— Кто это может подтвердить?

— Мои домашние.

— Так вы утверждаете, что на другой день после бала у Русланова вы отправились в деревню к вашему батюшке?

— Я поехал к отцу 21-го октября. На дороге я встретил Афанасьева, с которым пробыл несколько дней на охоте.

— Кто это может подтвердить?

— Если одного моего утверждения вам недостаточно, это может подтвердить мой отец и вся деревенская прислуга.

— Домашние ваши не могут знать, сколько времени вы были на охоте с Афанасьевым и не заезжали ли еще куда-нибудь.

— Так это знает Афанасьев.

— Где же теперь Афанасьев?

— Он уехал в Самару.

— Считаете вы нужным, чтобы Афанасьев был призван к допросу?

— Для меня это не нужно, а нужно ли это вам — вы знаете лучше меня.

— Где вы оставили ваш пиджак коричневого цвета?

— Право, не знаю! Об этом лучше спросить у моего лакея. Пиджак, вероятно, дома, а если его нет дома, может быть, я забыл его в деревне или где-нибудь во время охоты.

— Ну, а если я показал бы вам ваш пиджак и сказал бы, где вы его забыли?

— Очень был бы вам благодарен.

Я достал пиджак из шкафа. Ичалов смутился, но сразу же сказал:

— Пиджак похож на мой, но только я не ношу платья с оплатами.

— Заплата могла быть пришита и не вами. Вы могли случайно оторвать клок сукна, например, слезая с какой-нибудь лестницы.

Я смотрел пристально в глаза Ичалову, но он уже вполне овладел собою.

— Я не имею привычки лазить по лестницам, — сказал он с усмешкой.

— Потому вы, вероятно, и оборвали ваше платье, что не приучили себя заранее лазить по лестницам; но этот клок сукна найден на лестнице, по которой вы спускались из дома Русланова.