Абсолютным табу считалась езда на велосипеде, предполагалось, что это будет натирать промежность и плохо скажется на моем будущем. Очевидно, бабушка боялась возможного пробуждения ранней сексуальности внучки, не учитывая того, что медицинские наклонности убивали это лучше, чем что-либо другое. Хотя в детском саду во время тихого часа мы с одним мальчиком (не помню его имени) исследовали тела друг друга с познавательным интересом, хладнокровным, анатомическим и лишенным даже небольшого намека на возможное удовольствие.

Помню, как-то мать привезла мне из Болгарии книжку про то, как появляются на свет дети. Мне тогда было лет двенадцать. Бабушка устроила скандал, и книжка в мои руки так и не попала, сразу полетев в жадное чрево мусоропровода.

В понимании бабушки секс вообще являлся чем-то постыдным, грязным и недостойным. Гораздо позже я поняла, что для нее это действительно так. Думаю, она не испытывала от него удовольствия, считая, что мужчине жена нужна для того, чтобы готовить еду, стирать рубашки, носки и трусы и всячески его обихаживать. Любовь к мужчине казалась ей невозможной. Какая трагедия скрывалась в ее жизни, я не знаю и, честно говоря, не хочу гадать, но думаю, что она явно присутствовала. Может быть, что-то плохое и страшное случилось в оккупированном немцами городе, когда ей было шестнадцать, может, гораздо позже на фронте или после войны…

Помню ее тихие и невнятные шепотки с мамой за закрытой дверью – истории об известных звездных пациентках, попавших в больницу с «постыдными» диагнозами венерических заболеваний, ее страхи при моем взрослении и боязнь того, что «принесу в подоле», и фальшивые уверения в том, что я тонко чувствующая, чистая девушка, краснеющая от любых нескромных взглядов… Каким образом она могла одновременно воспринимать меня как наивную возвышенную барышню и записную прошмандовку, не знаю.

С юности она отслеживала любых моих поклонников и просто друзей, пыталась говорить по телефону моим голосом и раскручивала «собеседников» на некие признания, после чего устраивала и мне, и им дикие скандалы… В итоге она добилась лишь того, что я ушла из дома и старалась появляться там как можно реже. Особенно после той истории с изнасилованием.

Если бы я могла, то обязательно сказала бы всем родителям, что с детьми надо дружить, надо стать им такими родными и близкими, чтобы они могли доверить абсолютно все, любое свое переживание, любую беду, проблему, но никогда, ни в коем случае нельзя вставать в позу и кричать о «грязи», обзывать свое дитя «развратником», «шлюхой» или «блядью». Как просто искалечить психику юного создания столкнувшегося с тяжкой и непростой для себя ситуацией! Никакое родительское потрясение не имеет права на крик или нервный срыв, потому как любовь к собственному дитя должна пересилить все… Никогда-никогда ребенку не должно быть лучше где угодно, но только не дома. Иначе сначала будет дом подружки или друга, потом сквот, а после дойдет и до наркопритонов, откуда возврата уже нет. Как мне удалось избежать подобных заведений – не знаю, скорее всего, ангел-хранитель у меня все же находился где-то за плечом и оберегал от совсем уж мерзких событий. Правда, иногда он отлучался, и тогда судьба брала меня за шкирку и колотила обо все появлявшиеся косяки и швыряла на очередные грабли, кидала в овраги, из которых я вылезала с очередным набором физических и ментальных шрамов, синяков и шишек.

Как-то, еще в пятом классе, моя подружка тайком притащила из дома немецкий порножурнал, найденный ею в отцовском тайнике. Это стало страшным потрясением. Мы, двенадцатилетние девочки, не понимали, как это все может происходить, ведь изображенное отвратительно и непристойно. Думаю, мое сексуальное взросление задержалось из-за этого «глянца» еще на несколько лет, а все любови были наивными, платоническими и безответными.

В пионерских лагерях ничего «этакого» не происходило и отнюдь не потому, что за нами ответственно бдили вожатые, скорее из-за отсутствия хоть какого-либо опыта и даже необходимости в нем, но лет в тринадцать после возвращения с летнего отдыха, я поехала в гости к подружке Верке и гуляла там с ней и ее приятелем Митькой. Верка внезапно убежала на несколько минут домой, а я осталась с Митькой в подъезде. Когда он начал меня целовать скользким слюнявым ртом, неловко просовывая свой язык между моих зубов, мне стало противно, но от растерянности, а может, из желания показаться взрослой, я не слишком сопротивлялась. Он залез мне под кофточку, а потом и под юбку, неумело шаря жадными руками по телу. Слава богу, нас спугнула какая-то ворчливая тетка, и я, в ужасе от содеянного, поехала домой. В метро меня трясло от отвращения. Единственное, чего я желала – поскорее смыть противные прикосновения юношеских не очень чистых рук. Мне еще долго казалось, что в жизни произошло что-то страшное и непоправимое, противное и не имеющее другого названия, кроме как осквернение. Никому из родных я об этом не сказала – было стыдно.

О сексе со мной никто не говорил так же, как и о взрослении, изменении женского тела, менструации, поэтому когда она началась, я подумала, что заболела смертельной болезнью и скоро умру, ведь из меня хлещет кровь. Я не понимала, что делать. Не помню уже, кто просветил меня на тему того, что это рано или поздно случается со всеми девочками, но эти несколько часов страха не забуду никогда. Когда я вспоминаю все ошибки моих родных, становится дурно, ведь они непоправимо искалечили меня своими комплексами. Единственное, что из этого произошло хорошего: я никогда не повторю их ошибок по отношению к собственному ребенку. Пусть и слабое, но утешение.

Помню, в юности я пыталась найти помощь у Бога, в церкви, но несколько мерзких богомолиц, накинувшихся на меня, как стервятницы, за то, что я оказалась неподобающе одета, излечили от желания поверять что-то Всевышнему. «Если он дозволяет таким стражам охранять подходы к своему престолу, то что-то неправильное творится в этом мире», – рассудила я. Иногда я молилась дома, по-своему, как умела, но очевидно получалось не слишком убедительно – меня никто не слышал. Я мечтала полюбить кого-то большой и светлой истинной любовью, полной благодати, но мои романы не приносили мне счастья. Одного возлюбленного увела близкая подруга, другой был настолько театрален, что заигрался сам и заиграл меня в такой сказочный роман, что я перестала понимать, кто я и где я. Оказалось, он был девственником и страшно боялся вместе с семенем потерять и творческое начало, сублимируя в актерской игре нерастраченное сексуальное возбуждение. Впрочем, мы все же переспали, и потом он стал находить себе все новых и новых партнерш…

Следующим моим увлечением стал Юрка, который чуть не сбил меня с ног, проезжая с бешеной скоростью при красном сигнале светофора на своей «хонде». Уроженец достославного града Киева, он гордо именовал себя ландшафтным дизайнером, обустраивая для новых русских их сады и приусадебные участки в искомом для тех стиле.

Юра снимал чердачную мансарду, превратив ее в мастерскую. Многочисленные чертежи, рисунки, наброски в художественном беспорядке заполоняли пространство небольшой квартиры: пол, стены, стол, подоконники, шкафы, полки и полочки… Иногда он писал картины маслом, мечтая устроить свою выставку в Манеже или, на худой конец, в ЦДХ.